Игрок

Ее сухое прощание искупает медперсонал. Не знаю, кто сообщил, но со мной прощаются все, кто не занят на операциях. Медвежьи объятия Архипова, как ни странно, примиряют с фактом моего увольнения лучше подписи доктора Мельцаевой. Искала в толпе и Капранова, но он один не пришел. Я не видела его имени в расписании операций, он просто не стал прощаться. Так и знала, что пропустит все эти сантименты. Он из таких. Этот человек не умеет выражать эмоции. Он либо прячется за своей хваленой иронией, либо предпочитает не появляться вовсе. И тем не менее, когда я выхожу на парковку — оборачиваюсь и вижу его в окне, на лестнице второго этажа… Мы просто смотрим друг на друга секунд пять, и я внезапно понимаю, что мне ему сказать совсем нечего… Интересно, возьмет ли он еще одного ординатора? Он всегда знал больше, чем говорил, и я не удивлюсь, если единственное, что его во мне столько времени привлекало — болезнь. Он ведь любит ставить эксперименты на людях. Я отворачиваюсь первой и иду к дожидающемуся меня такси.

Теперь мне хочется только одного: чтобы Арсений вернулся. Он ушел еще до моего пробуждения. Куда ушел? Что-то случилось? Не ночное ли происшествие виновато в его отсутствии? Я не выдержу, если после расставания с карьерными амбициями буду вынуждена распрощаться еще и с ним. Я не смогу простить его снова. В прошлый раз он просто пытался уйти, по объективным причинам, и я не лезла, но теперь, когда Арсений вернулся и пытался мне что-то обещать, я его повторный уход не приму. Не говорю, что он должен стать образцовой сиделкой, как было с Полиной. Мне это не нужно. У меня, в отличие от его сестры, есть большая и чудесная семья. Семья, которая меня любит и готова нести это бремя. Если бы он научился делиться хоть чем-нибудь, пусть хотя бы проблемами, стало бы значительно легче… Но разве он такой? Разве не гордится своей независимостью до смешного? Он бы решил все делать сам. Как и всегда. Или сам, или никак.

Я должна остаться оптимисткой, должна. Арсений придет, он всегда приходит. Не может быть по-другому… Он придет, и я попрошу его остаться со мной. Гордость мне это позволит. Я уверена. Главное, чтобы пришел.

Достаю из шкафа свою видавшую виды любимую футболку и укладываюсь на диван в гостиной. На душе тяжело, и я знаю по опыту, что это состояние необходимо «переспать». Долгое время сон ускользает, не дается мне в руки, а потом наконец я проваливаюсь в желанную черноту.

Сантино

Я не знаю, зачем снова еду к ней, не знаю, зачем вставляю в замочную скважину ключ. И понятия не имею, зачем стою на пороге и смотрю на то, как она спит на диване. Почему на диване? Не смогла подняться по лестнице? Или меня ждала? Отчего-то ни та, ни другая мысль меня совершенно не радует, потому что если дела плохи настолько, Жен должна была мне рассказать. Сколько мы уже вместе? Три недели? Месяц? Где-то так. Это ничтожно мало, я сам понимаю. Так какого лешего я приперся сюда и так злюсь? Не лучше ли было просто малодушно свалить, прикрывшись ее недоверием?

Папка, чертова папка, черненькая, неприметная. Интересно, инопланетянка уже и погребальные ленточки себе заказала? Я хочу задушить ее голыми руками. Как так можно?! Совсем дернулась? Жить не хочет?

Не хочет даже со мной?

Гоню эту бесноватую мысль прочь. Открещиваюсь всеми силами. Я не такой, чужие жертвы — груз слишком тяжкий. Ни к чему они мне.

Я так пристально смотрю, что инопланетянка просыпается, трет глаза, поворачивается, откидывает плед, в котором запуталась, и внутри меня вдруг что-то словно ломается. Короткая футболка какая-то, белье дурацкое, и ноги длиной метра в полтора, черт меня раздери. Что тут сексуального, не знаю, но так хочу ее, что просто сил нет. С чего вдруг? С ума сошел что ли? От греха подальше засовываю руки в карманы, хоть это и трудно — брюки так натянуты, что не осталось свободного места. Не смотреть на нее, не смотреть. Сжимаю зубы до скрипа.

— Ты пришел, — произносит она тихо и радостно.

Почувствовала значит, и это удар ниже пояса. Даже хуже, чем сползающая с плеча футболка с растянутым воротом. У меня просто сил нет открыть рот и ответить. Я понятия не имею, какие слова с языка сорвутся. Может мат, а может приказ раздеваться немедленно.

— Ты нужен мне сегодня, — снова так же негромко.

Я даже спрашивать не хочу, зачем нужен, я уже сам догадался, что мы в полной жопе, причем без обратного билета.

— Пожалуйста, — снова шепчет она, спихивает покрывало на пол и откидывается на подушки.

Мы оба для удобства прикрываем настоящие слова сексом, но электричества столько, что невозможно сопротивляться. Хотя в этот раз все иначе. Я не знаю, что собирался делать, но уж точно не трахать ее, будто припадочный. Больше скажу, я уверен, что если сейчас не сдержусь, то что-то необратимо изменится. И тем не менее уже совершенно отчетливо представляю, как опускаюсь в капкан ее рук, как обвивают талию ее ноги… И жар ее тела, и гладкие, ленивые после сна губы под своими, и то чувство, когда вхожу на всю длину… в нее. В Жен. Я срываюсь. Пуговица брюк отлетает в сторону, одежду снимать нет никаких сил.

Она именно такая сладкая и жаркая как представлялось. Хотя нет — лучше. Только я оказываюсь в ее объятиях, как сцепляются на моей спине горячие ноги, руки обхватывают затылок, не позволяя оторваться от ее губ. Будто, черт побери, я бы смог. Я как помешанный трусь о ее тело, не в состоянии остановиться. Даже подростком никогда не дурел настолько. Мозговая жидкость будто вся вниз спустилась…

От напора языков становится больно, я спускаюсь вниз, разрывая ворот мягкой, истончившейся от времени тряпки, оставляю цепочку засосов на шее Жен. У нее, наверное, уже кожа саднит от моих поцелуев… И тем не менее остановиться не удается. Да и разве нужно, если она с тем же остервенением стягивает с меня штаны и стонет. В голос, громко.

Шарю руками по карманам в поисках презерватива, но его нет — в джинсах оставил. На периферии сознания бьется мысль, что так нельзя, что наверху, в тумбочке есть еще, но сходить за ним становится невозможно, когда я упираюсь членом в эту девчонку.

— Только попробуй сейчас уйти, — хрипит она сорванным голосом.

На размышление уходит не более секунды, а затем я делаю одно движение, после которого все прежние принципы и громкие слова оказываются пустой трескотней аморального ублюдка. И я это знаю, черт возьми, знаю прекрасно, вколачиваясь в тело инопланетянки в состоянии полного аффекта. Кажется, я крою нас обоих за неосторожность отборным матом, но даже это тяжело зафиксировать. Я просто подыхаю, потому что со всей возможной откровенностью имею женщину, в которую влюблен как мальчишка. Ненавижу себя за это, и получается грубее, чем стоило бы, но я не могу иначе. Гребаные свечи и розочки — разве это про меня? А ведь она заслуживает там шоколадок всяких и прогулок под луной за ручку. Но на это я не способен. Кому там наверху, интересно, она настолько насолила, что ей послали встречу со мной таким? С парнем, который не может принять ее болезнь, открыть рот и признаться, что любит, купить чертовы розы, встать на колено?

Взять на себя ответственность хоть за кого-то, кроме себя.

А еще такого, который кончает спустя три минуты, в миссионерской позе, да еще оглашая гостиную нечеловеческими криками.