Игрок

ПРОЛОГ

— Это антидепрессанты? — слабо спросила Маргарита. 

Кот подпрыгнул на стуле от обиды. 

— Помилуйте, королева, — прохрипел он, — разве я позволил бы себе предложить даме антидепрессанты? Это чистые транквилизаторы! 

Кавер на Булгакова, «Мастер и Маргарита»

Жен

Надо сказать, отстойные новости никогда не бывают своевременными. Невозможно вовремя получить извещение о штрафе за превышение скорости или обнаружить стрелу на колготках. Подобная пакость настигает тебя в аэропорту или перед собеседованием, нажимая кнопку «режим цейтнот» и превращая планы в сплошное месиво. Но если бы все проблемы были такими мелкими и ограничивались неделей поиска новой должности и отпуском не в той стране, где было задумано… В моем случае все в разы сложнее.

Главой нашей муниципальной больницы является доктор Павла Мельцаева, которая не далее, как на прошлой неделе, настолько впечатлилась успехами своего ординатора в области нейрохирургии, что с легкой руки на две недели выслала в отделение кардиологии. И поэтому сегодня я должна ассистировать на операции по замене митрального клапана, о которой еще вчера вечером имела очень смутное представление. Пришлось поправлять положение бессонной ночью в компании учебников, а затем — в пять утра — бежать на профилактическое обследование, где выяснилось, что восьмилетняя ремиссия закончилась, и операция на сердце нужна не только абстрактной пациентке, но и мне самой. А ведь я была уверена, что время еще есть…

Думаю, белка, которая бежит в колесе тоже не теряет надежд на то, что однажды выберется из своей западни, окажется на воле и вдохнет полной грудью, но только все без толку. Колесо-то в клетке… Половина ординатуры за плечами, а ко мне вернулось все многообразие превентивных мер, тяжелейших реабилитационных периодов и, конечно, трансплантационная очередь. И вчерашние проблемы вдруг стали такими смешными и незначительными. Незнакомая операция? Незнакомый временный руководитель? Я вас умоляю. Мир застыл, отдалился, мы с ним как два колеса на одной оси — вроде и связаны, но в такт не попадаем. Старый кошмар, о котором я почти позабыла, вернулся: для нормальных людей время течет одним образом, для меня — другим, — и только в паспортах цифры одинаковы.

— Я сегодня делал ринопластику (операция по коррекции носа), — говорит кто-то из коллег по ординатуре, но я даже не пытаюсь понять, о чем речь. Это кажется неважным.

— Тебе везет, а я удаляла кисту через задний проход! — И это тоже.

Собственная жизнь мне кажется чуждой. Вещи в ординаторском шкафчике, окружающие люди и вообще все это место. Я едва осознаю, что происходит вокруг, но пришла на работу, на автомате переоделась в форму и теперь механически завязываю тесемки непритязательного голубого чепца, прячу под него непокорные черные кудри. Всю жизнь с ними воюю за бесценные минутки, но и отрезать не могу решиться.

— Все равно круче, чем у Принцесски не будет. Пересадка митрального клапана под чутким руководством доктора Горского, — слышу со стороны и даже не сразу догадываюсь, что речь обо мне. Мрачнею. Ужасно хочется, чтобы все окружающие исчезли и оставили меня в покое — и без них слишком многое навалилось, — но спорить нет никакого желания. Тороплюсь уйти, не отвечаю.

— Ты что обиделась? — спрашивают у меня и, видимо, в попытке извиниться хватают за плечи. Мягко, но настойчиво вырываюсь.

— Все в порядке.

В интернете можно встретить сборники самых употребляемых слов, но данная фраза — негласный рекордсмен всех времен. Нас с самого детства учат не разговаривать с незнакомыми и не ныть, не жаловаться. Мы запрограммированы отвечать «все в порядке», даже когда это не так. От нас ждут именно такого ответа, и он, как обычно, срабатывает — ко мне теряют интерес.

До операции осталось двенадцать минут, и тридцать три секунды, я направляюсь к лестнице, чтобы привычно спуститься по ступенькам в операционную, но вспоминаю, что сердце теперь снова придется беречь как зеницу ока и сворачиваю в сторону лифтов.

— Готова к операции? — спрашивает у меня доктор Горский, который так же, как и я, дожидается лифтов.

Как можно подготовиться к операции на сердце ребенка? Девочке всего пятнадцать, с ней ничего не должно было случиться в столь юном возрасте. И с ней, и со мной. Смотрю на Владислава Горского и пытаюсь понять, о чем меня спросили.

— Я пытаюсь, — отвечаю невпопад и сразу понимаю, что оплошала. Меня спрашивают о бессонной ночи над учебниками, а не о том, насколько проблемная пациентка досталась. Надо было сказать, что я готовилась и все знаю. Вот какие слова свидетельствуют о нормальности.

Результат себя ждать не заставляет:

— Что с тобой? Ты какая-то несобранная. — Его брови сходятся к переносице, он пытается понять причину такого странного ответа, но догадаться невозможно, ведь я ему о своей болезни не говорила. Я вообще никого из коллег не посвящала в свои проблемы.

— Все в порядке, — повторяю, как мантру.

Ему не хватает смелости настоять, а мне это только на руку. К счастью, двери лифта открываются. Уже набившиеся внутрь люди посматривают на вновь прибывших волком, только у каждого из них ноги и сердца в наличии, и почему они терпят грубое вмешательство в личное пространство совершенно незнакомых людей, в то время как лестница девственно пуста, — загадка века. С удовольствием подставляю гневным взглядам спину.

До операции пять минут и двенадцать секунд. Самое время начинать мыть руки и прятаться под масками. Но я не включаю воду — раз за разом прохожусь под ногтями пилочкой. Если анестезиолог не усыпит пациентку в ближайшие полминуты, у меня кровь пойдет. Но я не собираюсь приближаться к ней и ворковать, как вчера. Мне не пятнадцать, но не менее страшно… И без меня есть кому сказать, что будет сделано все возможное, что волноваться ей не о чем, что Горский — отличный хирург, и таких операций сделал уже не один десяток, и она поверит, улыбнется. А меня успокаивать некому. Я прекрасно знаю, что один снимок, не отразивший масштаб поражений, и хирург приходит на свидание вслепую к совсем другой барышне. Это как «верю, не верю».

Бег воды в соседней раковине прекращается, и Горский поворачивается ко мне.

— Елисеева, я спрашиваю еще раз, я могу допустить тебя до операции?

— Я готовилась всю ночь. — На этот раз я произношу правильные слова, которые его успокаивают… — Я вымою руки и войду в операционную.

— Хорошо. Я жду.

Только обещание я дала слишком смелое, ведь мне придется несколько часов стоять над пациенткой, смотреть внутрь ее грудной клетки и контролировать каждый жест, каждый взгляд, унимая в руках дрожь. Полная концентрация на ней и отрешение от себя. Как этого добиться, если видишь в происходящем сплошные зловещие предзнаменования?

В моем кармашке всегда лежит счастливая монета. Двадцать евроцентов, совсем чуть. Кусок металла не более чем символ, почти ничего не стоит, и тем не менее дорог, потому что я привыкла интересоваться его мнением с самого детства.