Страница 11 из 12
Волька не успел досказать коротенькое слово «три». Горестно махнув рукой, старик снова принял свой обычный вид и сумрачно проговорил:
– Пусть будет по-твоему, ибо твое благоволение для меня драгоценней зениц моих очей,
– То-то же, сказал Волька. Теперь осталось извиниться, и можно спокойно уходить.
– Благодарите же своего юного спасителя! сурово крикнул Хоттабыч девушкам.
Волька понял, что вырвать извинение из уст старика не удастся.
– Извините нас, пожалуйста, товарищи, сказал он. И если можно, не очень обижайтесь на этого гражданина. Он приезжий и еще не освоился с советскими порядками. Будьте здоровы!
– Будьте здоровы! вежливо отвечали девушки.
Они еще толком не пришли в себя. Им было и удивительно и страшновато. Но, конечно, им и в голову не могло прийти, насколько серьезной была опасность, которой они избежали.
Они вышли вслед за Хоттабычем и Волькой на улицу и стояли у дверей, глядя, как медленно удалялся этот удивительный старичок в старомодной соломенной шляпе, пока наконец, влекомый своим юным спутником, не скрылся за поворотом.
– Откуда такие озорные старики берутся, ума не приложу! вздохнула Катя и снова всхлипнула.
– Какой-нибудь дореволюционный гипнотизер, жалостливо сказала ее храбрая подруга. Наверно, пенсионер. Соскучился, выпил, может быть, лишнего... Много ли такому старичку требуется!
– Да-а-а, присоединилась к ее мнению кассирша, старость не радость... Пойдемте, девушки, в помещение!..
Но, очевидно, на этом не суждено было кончиться сегодняшним злоключениям. Лишь Волька с Хоттабычем вышли на улицу Горького, в глаза им ударил ослепительный свет автомобильных фар. Казалось, прямо на них мчалась оглашая вечерний воздух пронзительной сиреной, большая санитарная машина.
И тогда Хоттабыч страшно изменился в лице и громко возопил:
– О горе мне, старому и несчастному джинну! Джирджис, могучий и беспощадный царь шайтанов и ифритов, не забыл нашей старинной вражды, вот он и наслал на меня страшнейшее из своих чудовищ!
С этими словами он стремительно отделился от тротуара, уже где-то высоко, на уровне третьего или четвертого этажа, снял свою соломенную шляпу, помахал ею Вольке и медленно растаял в воздухе, крикнув на прощанье:
– Я постараюсь разыскать тебя, о Волька-ибн-Алеша! Целую пыль под твоими ногами!.. Пока!..
Между нами говоря, Волька даже обрадовался исчезновению старика. Было не до него. У Вольки подкашивались ноги при одной мысли, что ему сейчас предстояло возвратиться домой.
В самом деле, попробуйте поставить себя на его место. Человек ушел из дому для того, чтобы сдать экзамен по географии, посетить кино и к половине седьмого вечера чинно и благородно вернуться домой обедать. Вместо этого он возвращается домой в десятом часу, позорно провалившись на экзамене, и, что самое ужасное, с бритыми щеками! Это в неполные тринадцать лет! Сколько он ни думал, но выхода из создавшегося положения ему найти не удалось. Так ничего и не придумав, он поплелся в тихий, полный длинных предзакатных теней Трехпрудный переулок.
Он прошел мимо удивленного дворника, вошел в подъезд, поднялся на площадку второго этажа и, тяжко вздохнув, нажал кнопку звонка. В глубине квартиры раздались чьи-то шаги, и незнакомый голос спросил через закрытые двери.
«Это я», хотел сказать Волька и вдруг вспомнил, что с сегодняшнего утра он уже здесь не проживает.
Ничего не ответив новому жильцу, он быстро сбежал по ступенькам, с независимым видом пошел мимо продолжавшего удивляться дворника и, выйдя из переулка, сел в троллейбус. Но несчастья преследовали его в этот день. Где-то, скорее всего в кино, он потерял кошелек, Пришлось вылезть из троллейбуса и пойти пешком.
На новой квартире Вольку встретила бабушка, обеспокоенная его долгим отсутствием. Отец еще не вернулся с работы. Он задержался на заседании завкома. Мама после занятий в вечернем университете, очевидно, зашла за ним на завод.
У Вольки, несмотря на все его усилия казаться спокойным и счастливым, было такое мрачное лицо, что бабушка решила первым делом накормить его, а уж потом приступить к расспросам.
– Ну как, Воленька? нерешительно осведомилась она, когда ее единственный внучек быстро управился с обедом.
– Да как тебе сказать... неопределенно ответви Волька и, на ходу стаскивая с себя футболку, отправился спать.
Бабушка с молчаливым сочувствием проводила его ласковым и печальным взглядом. Нечего было расспрашивать – все было ясно.
Волька, вздыхая, разделся, вытянулся на свежей, прохладной простыне, но покоя не обрел.
На столике около его кровати блистала многокрасочной суперобложкой толстая книга большого формата. У Вольки екнуло сердце: так и есть, та самая, давно желанная книга по астрономии! И на заглавном листе крупным, с детства знакомым почерком написано: «Высокообразованному ученику седьмого класса, действительному члену астрономического кружка при Московском планетарии Владимиру Алексеевичу Костылькову от его любящей бабушки».
Какая смешная надпись! Всегда бабушка придумает что-нибудь смешное. Но почему же Вольке совсем не смешно, ах, как не смешно! И ему, представьте себе, нисколько не приятно, что наконец-то он дождался этой пленительной книги, о которой так давно мечтал. Тоска, тоска его снедает. В груди дыханье стеснено... Нет, он так больше не может!
– Бабушка! крикнул он, отвернувшись от книги. Бабушка, можно тебя на минутку?
– Ну, чего тебе там, баловник? будто бы сварливо откликается бабушка, довольная, что ей можно будет еше на сон грядущий потолковать с внучком. Угомон тебя не берет, астроном ты этакий, полуночник!
– Бабушка! жарко шепчет ей Волька. Закрой дверь и сядь ко мне на кровать. Мне тебе нужно сообщить одну страшно важную вещь.
– А может быть лучше на утречко отложить такой важный разговор? отвечает бабушка, сгорая от любопытства.
– Нет, сейчас, обязательно сию же минуту. Я... Бабушка, я не перешел в седьмой класс... То есть я пока еще не перешел... Я не выдержал экзамена...
– Провалился? тихо ахает бабушка.
– Нет, не провалился... Я не выдержал, но и не провалился... Я стал излагать точку зрения древних про Индию, и про горизонт, и про всякое такое... Я это все правильно рассказал... А научную точку зрения мне как-то не удалось осветить... Я себя очень неважно почувствовал, и Павел Васильевич мне сказал, чтобы я пришел, когда хорошенечко отдохну...