Последняя черта

Мел сжимала-разжимала кулаки и понимала, что нихера она не поняла. Вот вообще, блять, ни слова. И даже не хотела понимать.

— Попробуй, — привычку провоцировать и не держать язык за зубами не смог выбить даже Герасим, куда уж этим не-людям? — Только... Сука... Попробуй...

Бездумная злоба зацепилась за один из многочисленных отвратительных плевков.

— Че сказала?! Хренали ты там... — Омоновец ухватил её на подбородок, сжимая челюсти и приподнял над землей.

— Я. Сказал. Попробуй, — задыхаясь от гнева прорычала Марц, воспользовалась тем, что шлем на нём не полный, и с размаху приложила лбом в переносицу.

Разумеется, делать этого не стоило. Наказание последовало тут же — опять дубинки, сапоги, крик, который Марципан иногда не могла сдержать и тогда он выходил хриплым, пробирающим до костей. Потом подняли, откинули как мешок с картошкой в сторону девушек и полезли проверять остальных на предмет не определившегося гендера. Вдруг ещё себе игрушек найдут.

Меланхолия тут же сорвалась к Марц, села рядом на больное колено, обхватила раскрашенное синяками тело. Марципан почти не реагировала. Только сжала пальцами со сбитыми костяшками пальцы её и выдавила из себя ухмылку. Пусть Мел не увидит, пусть даже сама девушка крайне плохо её осознавала, главное — она была.

— Э, куда, бля?

На спину Мел тоже опустились дубинки, но она не ощущала этой боли, жмурилась только, вздрагивала, не хотела выпускать. Потянули за волосы, оттащили, она упиралась, почти рычала.

— Руки от неё свои убери, — беспомощно, яростно прошипела Марц в первых сумерках вечера. Хотела постараться встать, забить на настойчивую боль в грудной клетке, на холод, но тело подчиняться отказывалось. Дёргалось болезненными, редкими судорогами, жило само по себе и плевать ему было на чувства хозяйки, что драли душу.

— Мрази, — тихо звенящей в голосе сталью ругалась Меланхолия. Кидало то в жар, то в холод, дрожало что-то в груди. — Что вы, сука, творите. С такими же людьми...

Мрази на такое обижались. Вывернули руку, врезали по колену, выбивая, наконец, первый глухой стон.

— Рот закрой, а! Мы могли бы сидеть дома, если бы не ваш ебаный митинг! Кому в голову взбрело сука, а? Может быть, тебе?

Её откинули к стенке, прибавили ботинком.

— Не рыпайся, поняла? Не то на тебя повесим. Хочешь, сука?

— Хочу, — едва слышно.

Мел вдохнула два раза глубоко, до боли в лёгких, упрямо подняла голову и смотрела на Марц пристально, не отрываясь. Никакого унижения не видела в упор. Её обычная, наглая, смелая Марц; и куча придурков вокруг — Меланхолия понимала, готова была сорваться снова в любую секунду, ещё хоть раз тронут её девушку.

Правда хотела за ней. Пусть посадят тоже, пусть заберут в пустоту, лишь бы не оставаться снова в одиночестве, лишь бы не потерять опять самого близкого, самого тёплого, любимого человека.

— Лежи. — Чей-то тихий, дрожащий от испуга голос совсем близко. — Сильно они тебя.

На грани с шёпотом. Или Марц вовсе всё это чудилось? Зубы продолжали стучать, а слёзы — проситься наружу. Но Марципан себе не простит, если сейчас заплачет. Хватит с этих уродов и её криков. Много чести.

— Хочешь — куртку дам?

— Не лезь, — буркнула Марципан, поворачивая голову на звук. На неё смотрела девушка, запахнутая в парку, с отодранным в мясо капюшоном. Длинные волосы всклочены, макияж размазан, глаза — перепуганные, тёмные. Кажется, её Марц тоже отбивала. Видимо, потом всё-таки попалась.

Посмотрела опять на Мел, пересеклась, высекая искру — прости.

Потом особо страждущие всё-таки вступились. Пара девушек отхватила лещей за возгласы, саму Марц тоже ещё пнули для профилактики, но в итоге бросили в неё джинсами и потрёпанной курткой из общей кучи вещей. Как выразились не-люди — лишь бы бабы заткнулись, потому что никто не отвечал на вопросы, гонять полуголых парней по кругу явно наскучило. На размера два больше, но ремень спас, да и без разницы было чем защищаться от холода. Дрожащими пальцами Марципан влезла в штаны, накинула на плечи куртку и даже села, бессильно уронив голову. Выхватывала тихие переговоры других задержанных — те обменивались адресами, если вдруг кого выпустят раньше, контактами соц. сетей и родных. Первая паника и страх схлынули. У Марц тоже спросили, но она только усмехнулась, скосив взгляд на Меланхолию и спросившая сама всё поняла. Ни одного имени — пообещала себе Марципан — из её уст тут не прозвучит. Просто на всякий случай.

Так они и переглядывались, бессильно и устало, пока на фоне орали, подгоняли новых людей. Марципан даже один раз ухмыльнулась, дёрнув плечами, задержала оскал на губах и беззвучно, медленно проговорила:

— Я в норме.

Куртка скрыла последствия и можно было представить, что ей даже и не досталось. На лице оставалась только одна ссадина — заработанная ещё на площади. Меланхолия кивнула Марц. Ни на йоту ей не поверила, но ужасно хотела улыбнуться, если бы знала, как это делается. Пустота подползала чёрной неизбежностью, напоминала о боли, о потерянной на асфальте, на полу, на земле крови, звала в свои тёплые объятия. Меланхолия не позволяла себе закрывать глаза, но они закрывались сами, а внутри селилась унизительная ненавистная слабость — если бы, конечно, Меланхолия умела чувствовать себя. На деле умела только бороться; но всё равно пропадала, растворялась, то и дело прислонялась к стене, теряла связь с реальностью.

Через полчаса, когда стопы у Марципан совсем околели, а пальцы на ногах не переставая сводило, их загнали обратно, но уже в камеру побольше. Давка, впрочем, никогда не делась, потому что и людей прибавилось.

Среди не прекратившихся ругательств и издёвок слышались приглушённые всхлипы и рыдания. Кто-то держался стойко, также шипел в лицо омоновцам, получал ответку моментально. Какая-то девушка попросила воды, ей ответили, что она может опуститься на колени и, возможно, получит жидкости. Девушка оказалась поумнее остальных, отвечать не стала, но угрозы в сторону женского пола всё чаще и чаще начали склоняться к изнасилованиям.

Начали уводить по одному. Некоторые — возвращались, некоторые — нет. Марц сглатывала каждый раз, когда дверь распахивалась. Уже смекнула что к чему даже до того, как вернувшийся тихим шёпотом рассказал про суд. Зачитают приговор, оправдания даже слушать не станут, назначат наказание и отпустят. Или нет. С Меланхолией их разъединили. Марципан ещё старалась пробиться к девушке, но попытка каждый раз была встречена в штыки. Скорее всего — запомнили особое рвение и теперь из принципа не давали им обмениваться мнимым спокойствием, создававшим иллюзию того, что всё будет хорошо.

Она была подобна глотку свежего воздуха сейчас, среди застоявшихся душных запахов. Болело тело, изредка настолько сильными вспышками, что сознание начинало меркнуть. Хотелось пить.

— Вот ту, мелкую сюда, — ткнул, в очередной раз распахнувший двери не-человек, в Марц.

В глазах мелькнул страх, она собралась, готовая отбиваться, но быстро прикинула, что всё равно бесполезно. Дёрнула плечом для вида, когда руку завернули за спину, не удержалась и сморщилась. Меланхолию взглядом не искала — невыносимо было даже думать о том, что сейчас она испытывает, чего уж говорить про видеть. Очередное "прости" осталось не сказанным, не высеченным искрой. "Это моя вина. Я не должен был допустить этого" — осталось там же.

Бетонный пол, бетонные стены — когда-то тоже белые, а теперь грязные, проплывали мимо декорациями. Надежды ни на что и никакой не было и Марципан думала о том, что знает о последнем своём желании.

— Багортова Мария Савельевна? — спрашивал мужчина в очках, после того как на неё направили камеру распознавания. Тоже прятался за маской.

— А то вы не знаете, — буркнула она в ответ, зыркнув на омоновца, который усадил её на стул и скрепил наручниками руки за спиной. — Я.

— Вам вменяется участие в несанкционированном митинге, нападение на сотрудников внутренних служб Единого Государства при исполнении, подстрекание к ненависти и.… — он криво усмехнулся, отложив бумажки, — пропаганда ЛГБТ. Вы согласны с обвинениями?