Последняя черта

Марципан нашла в себе силы ухмыльнуться. Терять было уже нечего.

— Со всем, кроме последнего. Я ничего не пропагандировал, не считая парочки совращённых гетеросексуальных девушек.

— Мария, не стройте из себя бесстрашную.

Марц передёрнуло.

— Так как вы и без того числились на особом контроле, как социально опасная личность, вас приговаривают к смертной казни. По закону у вас есть предсмертное желание.

"О каком, блять, законе ты вообще говоришь"... — про себя презрительно сплюнула девушка, но от комментария смогла удержаться.

— Встреча с одной из задержанных. Наедине. Без представителей закона. И наручники снимите, никуда уже не денусь...

Мужчина явно размышлял, окидывая её подозрительным взглядом. Марц успела отчаяться, но он, на удивление, согласился.

— У вас будет пять минут. Опишите её.

Потом опять бетонные стены, страшное осознание. Марципан часто оказывалась на волосок от гибели, очень часто. Валялась в реанимации с пробитым черепом, теряла сознание от кровопотери. Пару раз Доктор возвращал её едва ли не с того света, когда в скорую звонить было ну точно не вариант.

А теперь Доктора не было. И друзей тоже. Был страх и осознание: "Меня не будет". Брехня, что можно не бояться смерти. Под пытками — её можно желать. От различного дерьма в жизни — тоже. Но страх всё равно будет, в какую ситуацию не плюнь.

Её впихнули в один из допросников, ничего не сказав, оставив в одиночестве. Стоя спиной к двери, Марц закрыла глаза, по горлу пробежала судорога, губы скривились совсем уже не в усмешке. Вырвался судорожный вдох-выдох, но слёзы она всё же успешно подавила.

Дверь открыли снова, впихнули Мел — в наручниках, потому что про неё ничего сказано не было — растрёпанную, совсем безжизненную, с блестящей дорожкой на щеке. Она думала, что Марц больше не увидит, что её увели навсегда, и сейчас бросилась к ней, прижимаясь ближе, всем телом, потому что ноги не держали, пачкала совсем не её большую куртку слезами — не могла сдерживать, ничего не могла. Марципан почти поймала её в объятия, прижала к себе, позволяя опираться, потом опустила на пол — теперь сидели, пусть не в самой удобной позе, зато вместе, прижимаясь друг другу.

— Прошу, не уходи, — прошептала Меланхолия так тихо, словно её и не было тут, словно боль мешала ей выдавливать слова, словно слёзы заливали горло. — Не хочу тебя отпускать. Это так... неправильно, плохо... пожалуйста. Давай убьём всех, сбежим, давай умрём вместе, только не уходи одна, без меня, Марц.

Сама на грани жизни и смерти, бледная, с темнотой в глубине взгляда — Мел мечтала только не отрубиться сейчас, чтобы урвать ещё хотя бы секунду рядом.

— Не надо, — хрипло ответила Марципан, нашла руками лицо и заставила на себя посмотреть, растирала слёзы по щекам большими пальцами. Разбитые губы кривила усмешка, — Идиотка. Ты-то куда? Давай без этой хрени, Мел, не надо. Пообещай мне. Пожалуйста.

Такой же шёпот, будто её уже здесь не было. Гулкий, отчаянный.

— Прости за это, что ухожу, что ты всё это переживёшь. Ты. Переживёшь, — с нажимом. — Пусто, холодно — плевать. Будет легче.

Не удержавшись, всё же припала быстрым поцелуем, зажмурилась, стараясь запомнить. Зачем — непонятно, но отголосок любви с собой хотелось забрать ужасно. Что бы потом тело пронимало не только электричество, но и свойское тепло, которое могла дарить только Меланхолия. Неуверенное, робкое, носившее теперь привкус соли, отчаяния и горечи. Родные губы — и сердце рвётся из груди. Такой запомнит её Меланхолия — смелой, наглой, даже сейчас чего-то от неё требующей: действий, обещаний... тупые принципы, бессмысленные устои, ведь Меланхолия не в силах сделать так, как от неё хотят. И оторваться не силах.

— Ничего мне не нужно, ни-че-го... — голос срывался, но всё ещё звенел стальной честностью. — Так... стыдно и плохо. Я или убью всех, или убью себя. Сломаюсь, понимаешь? Не заставляй меня... жить в этом мире... без тебя.

И ухнуло, покатилось в темноту. Эхом в голове: «без тебя, без тебя, без тебя...» Хотелось закричать, сжаться, обнять себя руками, хотелось разорваться на части и никогда больше не собираться обратно, потому что незачем, не для кого, не за что. Марципан уйдёт, а Меланхолия останется. Опять одна. Опять без права на счастье.

Марц сглатывала, материла и проклинала себя последними словами. Даже думала о том, что стоило Мел нахер увести с митинга, едва подъехал ОМОН. Нет, не потому что их потом поймают, а потому что сейчас её Меланхолия рыдала, впервые на памяти, говорила какие-то, такие понятные, глупости. Она понятия не имела, что ответить. Как утешить, как обнадёжить. Могла только прижимать её к себе, гладить по голове, шептать что-то сбивчиво, не разборчиво, утешающе так:

— Тш-ш-ш. — И ни на что больше не хватало. Бесполезно и тупо. — Не ломайся, не надо. Вывезешь. Ты не одна же останешься, слышишь? Ребята рядом будут. — звучало беспомощно, — Хочешь — мсти. Но не рискуй! Слышишь? Не рискуй, не смей!

Скрежет двери. Марц подорвалась, загораживая Меланхолию, твёрдо глядя на вошедшего. И плевать было, что каждое движение — преодоление невозможного, даже каждое слово — будто удавка, затягивающаяся всё сильнее.

— Время вышло.

— Пяти минут не прошло, — сжимая кулак процедила она, пригибаясь. — Ещё есть. Осталось там от вашего закона что или нет?!

Но вошедшему не-человеку было плевать, как и второму, что нарисовался за его спиной. Марц бросила туда быстрый, цепкий взгляд. Неправильно. Плохо. Перед смертью не надышишься, но Марципан было насрать. Поэтому, и без того раскалённая до предела, когда на неё двинулись, она совсем озверела. Толкнула в грудь, расправляя плечи и вскинулась. Золотистые глаза полыхнули несдержанно и яростно.

Понимала, что их там наверняка больше, чем двое, да и с этими не справится, но агрессия заботливо закрывала на это глаза. Цель — бить первой и тогда получить шанс. Да и мало ли зачем они припёрлись раньше времени. Мел... Жуткое осознание настигало, когда её уже повалили.

Марципан всегда это делала — бросалась зверем на подобие людей и защищала её. Всегда так предсказуемо, всегда такими широкими, амплитудными ударами, что Меланхолия который раз заранее просчитывала, куда ей потом прилетит... но боли от этого не становилось меньше. Сейчас и Марципан было больно, это сквозило в каждом её движении, это мешало ей концентрировать внимание и силы; а Меланхолия не могла даже подползти — всё тело, словно ещё прижатое к чужой избитой груди с бешенным сердцем под рёбрами, сковала слабость и мука. Слёзы застилали взгляд серым туманом.

Омоновцы пробились довольно быстро, подхватили за руки, потащили, видимо, обратно. Меланхолия попыталась упираться, но ей врезали ещё раз по многострадальной коленке, потом под дых, а душой она осталась там, на полу, с бросающейся на не-людей Марципан.

— Обещаю! — крикнула Мел, сколько оставалось воздуха в болящих лёгких. — Прекращай!

Понимала, чёрт, Марц могут и до смерти прямо там забить; и не хотела, не могла становиться поводом её боли; но осознала и другое — её девушка успела выбесить тут всех.

— Блять, пустите, — осознание ударило больнее, чем держали чужие руки.

Ей заткнули рот, и она тут же укусила чьи-то пальцы, сжала челюсть так, что у самой заболело.

— Сука! — проорало сзади, но захват ослаб.

Не понятно только, зачем. Меланхолия сделала два шага, потом перед глазами заплясали чёрные точки, нога отказалась держать, она рухнула на пол и ей прибавили тоже — но вряд ли она кого-то успела выбесить... лучше бы она была такой же, как Марц, лучше бы и у неё были силы, воля, стержень и наглость, тогда всё было бы по-другому. Тогда она могла бы уйти за ней... а теперь только серый мир, серые крыши, серое небо над головой и адская боль каждый раз, когда она будет вспоминать золотые глаза. «Не хочу! Не так!» — всё ещё не желало смиряться что-то тёплое, человеческое в груди.