Последняя черта

Мел скалилась на попытки заставить её ставить подошву на Марц, которую, разумеется, приняли за парня. Одна получала в рожу, вторая — ботинками по рёбрам. Мел сдалась, когда поняла, что спорить будет только больнее, и даже не для неё. Давилась ненавистью к себе и виной, пока автозак ехал неровно, а кровь с коленки стекала и пачкала одежду Марципан.

— Я не могу дышать, у меня астма! — кричал кто-то, и слышался глухой звук ударов. — Верните мои вещи, прошу!

— Да дай ты ему ёбанный ингалятор, мразь! — всё-таки выплюнула Марц, не сдержавшись.

— Лежи, мля, — подошва ботинка вжала её в пол с силой, а рядом сплюнули, — И захлопнись нахер, а то прихлопнем твою подружку!

И противно заржал — подхватил ещё один омоновец. Марципан затихла, яростно сопя, дёрнулась больше по инерции, когда сапог от её головы отняли и смотрела прямо перед собой.

Потом тот парнишка тяжело, хрипло дышал и замолкал. Все тоже давились страхом и молчали. Мел же давилась чувством неотвратимого.

Марципан хотелось сказать что-нибудь, не кому-нибудь — а Мел. Может даже глупо улыбнуться, нагло, получить фырканье и поверить, что они выйдут ещё на свободу. Вернее, поверить в то, что она сама, Марципан, выйдет. За сохранность жизни Меланхолии беспокоилась только потому, что знала какая буря скрывается за извечно холодной натурой и бурю эту, если вырвется, удержать невозможно. Пока Мел сдерживала себя сама. Хотя и не знала, зачем — наверное, потому что привыкла. Сейчас ничего не могла сделать. Понимала это удивительно чётко и трезво. Лучше бы не понимала. И будто даже считала секунды: «раз, два, три, пять»...

Знала — Марципан была «особо опасна». И никого не волновало, что Марципан была особо нежна после секса, когда отступала первая страсть. И никого не волновало, что Марципан так особо открыто улыбалась, что Мел тянуло то ли дать ей подзатыльник, то ли блевать — но точно что-то почувствовать. И никого не волновало, что Марципан была настолько особо настойчива, что единственная смогла растопить её, Мел, ледяное сердце. И ради чего? Ради грязного пола автозака, града ударов и пустоты забвения потом. И хорошо, если быстрой и безболезненной.

Впервые в жизни Мел хотелось по-настоящему рыдать.

— Кто вам за это заплатил, а? — спрашивали омоновцы.

Ответа не ждали, это был повод ещё раз кого-то ударить.

— Хватит! За что вы это делаете? — раздался голос какого-то парня. Он повернул голову, попытался взглянуть на мучителей.

— Лежи, сука! — снова сорвались с цепи стражи правопорядка. — Убери свои ебаные глаза, не смей на нас смотреть, а то их нахуй выколем!

Так и ехали. В оскорблениях и ненависти, в прилетающих ударах. Какая-то девочка забилась в угол и тонко всхлипывала. Её тоже пытались заткнуть, но вступались остальные, и ОМОН отставал. Марципан то и дело старалась извернуться так, чтобы посмотреть на Меланхолию, но не получалось. Ужасно болели рёбра, но под ними — всё равно больнее.

Всё обрывалось стремительно, беспощадно. Как бывает в таких случаях всегда — скомкано и противно. Рушилось в мгновении ока.

Потом за волосы вытаскивали из автозака, уже не волокли, заставили прыгать так. Мел стискивала зубы, то и дело спотыкалась, получала тычки дубинками в спину, от этого падала и слышала смех. Встать не могла, опиралась на простреленную ногу, жмурилась от боли, но только глубже проваливалась в темноту — да хоть снова за волосы бы дёрнули, что ли...

— Куда лезешь?! — толкнул Марц чёрный-не-человек, когда та всё же пробилась в процессии к Меланхолии и попыталась её подхватить.

— У неё колено прострелено, — низко рыкнула девушка. — Пусти меня!

В итоге под самый заход в помещение Марципан всё-таки придерживала её, старалась усмирить в груди ярость. Нет, не отделение полиции — она понятия не имела куда их привезли. Какой-то то ли барак, то ли ещё что из этого разряда. Белый каменный забор с колючей проволокой скрылся из поля зрения и потянуло сыростью.

В камеры, рассчитанные в самом плохом случае на четверых, ссовывали по десять без разбору. Дышать было нечем, воздух пропитался потом и кровью — ни у одной Мел было нечто серьёзное, но на остальных, обычно отзывчивой Марципан было плевать. Урвав момент, когда в камере остался всего один ОМОНовец, она перебралась ещё поближе к Мел, нашарила в полумраке тусклого освещения единственной лампочки руку и сжала пальцы.

— Не делай глупостей, — сказала страшно дрогнувшим голосом, — Поняла?

Меланхолия покачала головой как-то грустно, отчаянно, и совсем не могла подобрать слов, чтобы ответить. Вроде она была готова пообещать что угодно, а вроде и не верила в то, что сдержит обещание — зачем, ну зачем не делать глупостей ради Марц, если Марц...

— Не хочу, — сдавленно ответила Мел. — Но ничего не могу. Ничего.

— Всё будет хорошо, — хрипло прошептала Марципан, целуя её в макушку. — Всё хорошо...

Ни одна, разумеется, не верила.

— У меня рука сломана! — проорал какой-то парень. — Вызовите врача!

Последовал удар, за ним — крик. Марципан стиснула зубы, яростно сверкая глазами. Смотрела на Мел с отчаянной, горькой любовью.

— Хотел, сука, революции?! Получи, блять! — надрывался не-человек.

Просить помощи было бесполезно. И Марципан это тоже осознавала, потому не просила, хотя Меланхолии она была нужна и срочно. Просто чтобы оградить от новых ударов, попытаться заслонить её, в случае чего.

Через минут десять двери распахнулись — затолкали ещё человек шесть, с лязгом захлопнулись. Из-за обшарпанных, холодных стен слышались крики, стоны и ругань. Но даже эта ужасная давка, даже крики за грязными тонкими стенами не имели значения, когда Меланхолия положила голову на плечо своей девушки и позволила слезе выбраться, пробежать по щеке, упасть на чужую кожу тёплой каплей.

Снова ворвался ОМОН, снова куда-то погнали, на холодную улицу, к одной из стен внутри закрытого со всех сторон двора. Поставили к стене, отобрали парней, повели к противоположной. Разрешили повернуться — или им даже хотелось, чтобы девушки повернулись — приказали парням раздеваться:

— ...или просто штаны спустим, будете так стоять, — смех. — Смотрите, не обоссытесь только, суки.

Марципан тоже толкнули к парням, по сравнению с которым она выглядела совсем подростком, страх схватил за горло плотнее. Груди у неё, толком-то, и не было. Тело поджарое, совсем мужское, если не опускать взгляд вниз — даже не отличишь.

«Марципан будет холодно,» — какой-то далёкой частью сознания понимала Меланхолия, смотрела с прищуром от боли и страха, застывшая, ледяная, только надеялась, что на этом всё закончится, и их сгонят опять в камеру. Пусть давка, крики, но не надо бить Марц...

Сначала пронесло, парней поставили без одежды, в одних трусах, к стене на колени, врезали пару раз — по всем, но Мел видела только родную голову — заставили их стоять, подняв руки, уткнувшись в стенку. И Марц было холодно. Она сжимала стучащие зубы, мелкой дрожью разливалась мольба. Думала, что хуже уже не будет — простудиться точно уж не светит, но всё же ровные шаги омоновца в один момент остановились позади. Закрыла глаза.

Всё-таки заметили.

— Ты чё, блять, гендерно не определившийся?

— Определившийся, — когда её развернули на себя, сдавливая плечо. Прищурилась злобно, смотрела открыто в недоумённые глаза напротив. Омоновец прятался за маской, а Марципан стояла перед ним в своей привычной наглой манере и не испытывала и капли стеснения. — Шийся.

Сразу же почти Марц отлетела от стенки на землю, на неё обрушились дубинки. Опять боль, опять горящее огнём тело и контраст с холодом почти срывал крышу. Сжалась, не зная куда себя деть, старалась прикрывать голову руками. Больше всего на свете жалела, что эту картину видит Меланхолия и просила прощения. Хотелось оставаться сильной до конца, стойкой, готовой подхватить и подставить плечо. В конце концов — она всегда это делала. А сейчас оказалась униженной.

— Какого, сука... Тебе хера нормального дать, чтобы всю дурь из головы выбить?