Розы злы

Молот о наковальню. Молот о наковальню.

Боль была невыносимая. Вскоре меня перестали бить также внезапно, как и начали. Голова гудела. Правым глазом я разглядел, как двое отмороженных мальчишек схватил Люду, и кинули ее в багажник машины. Мой левый глаз не открывался, заплыл. Хрен с ним. Я попытался встать, но не смог. Молодые и борзые шакалята сели в машину и уехали, оставляя меня, валятся на холодной октябрьской земле.

– Лю-да, – прохрипел я вслед света фар. – Я иду за… за тобой… я… тебя… спасу…

Я не знаю, что произошло, но я, каким-то образом пересилив боль, встал и поплелся за машиной. Благо она, почему-то, ехала медленно и я, не упускал ее из виду.

– Лю-да. Я… я… иду,… держись…

Минут через десять, вдалеке, машина остановилась возле здания старой полуразрушенной школы.

– Люда, держись, – прохрипел я, отплевываясь тем, что скопилось у меня во рту. Я сразу понял по вкусу железа, что это кровь. Я вытер кровь рукой, и в свете луны, она была почти черная словно нефть.

Пошел дождь.

– Я иду, Людочка, – хрипел я. – Я иду моя… моя маленькая. Только держись. Прошу тебя, только… только держись.

Я упал, а когда вновь поднялся на ноги, то увидел стоящую передо мной Машу. Мою Машу. Она показывала пальцем на здание, к которому я направлялся.

– Я знаю, что должен ее спасти.

Маша пропала, а моя голова начала болеть еще сильнее, хотя пару минут назад я думал, что сильнее уже быть не может.

Когда я доковылял до школы, первым делом заглянул в разбитое окно с деревянной рамой, из которого шел свет от костра. Я увидел трех молодых упырей, которые напали на нас. Первый был смазливый как девочка с дурацкой и наверно модной челкой, второй с виду дурачок и по лицу и по манере держаться, третий толстяк. Люду я не заметил. Молодые выродки о чем-то говорили, а о чем я не мог разобрать. Потом послышался голос Люды, но как я не всматривался, так ее и не увидел. Тогда я подумал:

– Жива моя Людочка. Жива. Держись моя хорошая, я сейчас что-нибудь придумаю. Я тебя спасу.

Я заметил, как парень с лицом дурочка вышел на улицу и подошел к машине. Я взял с пола холодный и мокрый от дождя кирпич и приготовился к нападению. Дурачок достал из машины букет роз, и я, почему-то, встал в ступор. Давно ли вы убивали человека с цветами? Он, не заметив меня, зашел обратно в здание.

– Сука, – простонал я. – Не успел. Но ничего.

Через пару минут на улицу вышел смазливый и я уже не стал ничего ждать. Подойдя к похитителю с дурацкой челкой, я ударил его кирпичом по голове. Послышался еле слышный хруст. Похититель плашкой свалился на пол. Он тихо постанывал и я, несколькими новыми ударами заставил его замолчать. Навсегда.

Я залез в машину в поисках оружия. На заднем сидении я нашел бейсбольную биту. Наверно каждому подростку с тачкой хочется быть крутым и возить с собой биту, этот фаллический символ власти, не для того чтобы ей махать, а для того, чтобы иногда, как бы невзначай, хвалится ею перед пацанами и девчонками, намекая на то, что перед вами человек крутой, шальной и опасный. Это как малолетки показывают всем, что у них есть презервативы, как бы намекая, что у них есть и секс.

– Сойдет, – вслух подумал я.

Через пару минут, в поисках смазливого, на улицу вышел толстяк. В бейсбол я играть не умею, даже не разу не пробовал, но вот голову этому говноеду я разхерачил битой так, как будто я всю жизнь занимаюсь этим профессионально. Что-то лопнуло, что-то хрустнуло, что-то треснуло. Я осмотрел биту, она была цела.

– Все, – прохрипел я. – Остался еще один. Надеюсь, там больше нет их дружков. Иначе мне одному не справится.

Я сплюнул кровь и вошел в здание школы.

– Сейчас и твои дружки получал по заслугам, – услышал я голос Люды.

Я зашел в полуразрушенный актовый зал, что-то заскрипело у меня под ногами, я выдал себя и увидел мою Люду. Ровно мгновение она стояла в стойке «нападающего зверя», в правой руке держа что-то похожее на окровавленный кусок стекла. Она смотрела на меня, полная злобы, но лишь мгновение. Ее лицо изменилось, она узнала меня. Люда выронила стекло, подбежала ко мне и со слезами, обняв, запричитала:

– Роденька, милый, родной, ты живой! Ты живой! Родя!

Я сказал:

– Да, Люда. Все в порядке. Я убил двоих, где третий?

Осмотрев меня, она сказала:

– Роденька, как же они тебя… Эти уроды… Они же тебя так сильно… избили. Звери! Чертовы звери! Гребанные ублюдки!

Я снова спросил:

– Люда, где третий? Мы в опасности. Где третий?

Она продолжала причитать, целуя мое лицо, мои руки и я увидел третьего, того дурочка. Он лежал на грязном полу, лицом, или то, что от него осталось, в луже крови. На шее «живого места не было», сплошь резаные и колотые раны.

– Родя, не бойся милый, – говорила она. – Третий вон лежит. Все в порядке. Милый ты пришел. Я все думала, как бы вырваться и найти тебя! Найти и спасти! А ты сам пришел! Тебя чуть не убили, а ты все равно пришел. Ты спас меня! Я люблю тебя Родя, родной мой! Родя. Роденька…