Бессмертие графини

Век проходил вслед за веком, а моя жизнь не менялась, становясь лишь только хуже.

Каждый год был точной копией предыдущего.

Я безуспешно пыталась пробудить у Эшварда совесть и заставить его измениться. Он неизменно слушал меня со скучающим видом, чтобы после отдать Вальмонду, Глэйору, или кому-нибудь еще уже надоевшую ему жертву и взяться за новую.

Раз в году весь клан собирался вместе в день моего обращения – вампиры с охотой поддержали введенную мною традицию. Поначалу это делалось в замках, где мы жили с Эшем, но вскоре пришло понимание, что на эти пару ночей гораздо удобнее выбирать безлюдные места. Вампиры заходили далеко в своих удовольствиях, а я не могла выступать против этой жестокости открыто, запрещая ее, и потому после таких праздников нам приходилось либо менять место жительства, либо стирать память всем слугам и заодно жителям ближайших деревень.

Со временем я надеялась взять все это под контроль, но пока у меня ничего не получалось – стоило только проявить жалость к человеку, как мои же подданные смотрели на меня с холодным расчетливым недоумением и мне приходилось идти на попятную, чтобы сохранить власть.

Единственное, что меня радовало – Эш по-прежнему оставался рядом, несмотря на многочисленные угрозы уйти. И пусть вид у него при этом был по большей части скучающий, а в уважительном, для других, взгляде я видела плескавшееся презрение, меня это особо не волновало. Главное, что он был со мной.

Вместе мы пережили несколько нападений охотников, закончившихся печально для последних. Эшвард, помнящий, что те с ним когда-то сотворили, оторвался по полной. С остервенением он мучил их, не давая умереть, хотя они и просили его об этой милости. Когда же все варианты пыток (а растягивал он их на года) заканчивались, охотники становились упырями, чтобы после он мог продолжать свою месть, используя теперь руту. В итоге все они сгорали на солнце под его пугающий, но одновременно и привлекательный смех.

Мы меняли замки, города и страны. Мы жили в Англии и во Франции, мы побывали в глухой России и в солнечной Греции. Мы объездили всю Европу, танцевали на балах, знакомились с королями и художниками, которые, восхищаясь нашей красотой, были готовы на многое, чтобы нарисовать наши портреты.

Мы видели, как сменяется власть, и одни правители свергают других, чтобы после также быть свергнутыми. Как на смену Средневековью приходит Ренессанс, с его расцветом науки, культуры и гуманизма. Как умирают города, чтобы после вновь возродиться из пепла.

Осознав свою ошибку, я стала обращать уже достойных людей, стараясь выбирать тех, кто сами желали бы бессмертия, но и это было бесполезно. Пытаясь исправить свое прошлое, я лишь порождала все новую и новую жестокость. Власть в клане по-прежнему держалась на одном только страхе, а вновь обращенные включались в «охоту», изменяясь под стать остальным.

Достойные люди становились монстрами.

В эпоху Просвещения я познакомилась с Рудольфом.

Я встретила его в Италии, в одну из тех ночей, когда Эш, не слушая мои увещевания и не обращая внимания на запреты, ушел в отрыв. Я же, желая отогнать грустные мысли, отправилась гулять по городу. Была весна, цвели померанцы, а улицы и площади дышали свежестью. И тем неожиданней был стон, донесшийся до моего чуткого слуха с одного из переулков.

За годы своей нежизни я слышала предостаточно и стонов, и криков. Мне пришлось научиться закрывать на это глаза – жертв было слишком много, а количество тех, кому я могла бы помочь стремилось к нулю.

Но в этот раз рядом не было потомков графа, и потому я позволила себе жалость. Я поспешила туда, где кричали, но опоздала – bandito забрал у Рудольфа кошелек, вместе с жизнью, оставив его умирать в аромате цветочного теплого вечера.

– Хочешь ли ты стать таким, как я? – сверкнув глазами и выпустив клыки, спросила я у него.

Сил его едва хватило на кивок и я поспешила прокусить свое запястье, чтобы кровь тонкой струей потекла ему на губы. Я успела вовремя – сделав пару глотков Рудольф закрыл глаза и перестал дышать.

Зная, что это вовсе не конец, я поспешила отнести будущего вампира в укрытие, где его не смог бы достать губительный свет солнца.

Очнувшийся, он назвал мне лишь свое имя, сказав, что прошлое теперь умерло для него в том переулке. Я не настаивала на большем.

Рудольф неуловимо отличался от остальных новообращенных, хотя я и не понимала, чем именно. Он стал моим первым, по-настоящему близким мне вампиром, после Эша. И единственным, кто остался жить с нами.

Эшвард был недоволен таким раскладом, ведь Рудольф действительно желал помочь и поддержать меня. Поэтому, почти сразу после появления Рудольфа, Эшвард обратил Севастьяна, словно назло мне. Так нас стало четверо.

Севастьян был неплохим – сильным, честным, преданным, однако верил Эшу целиком и полностью.

Конец нашему квартету настал в двадцатом веке, когда я ввела в клане запрет на свободное убийство людей, к которому шла долгими, маленькими шажками, не вызывающими подозрений.

Мои потомки, хоть и с недовольством, но приняли его, убежденные, что я руководствуюсь лишь безопасностью клана, ведь мой образ надменной стервы только укрепился среди вампиров, и предыдущие ужесточения правил уже не могли этого изменить.

Эш возмущался каждому такому изменению, но не рисковал выступить открыто, ведь и сам столько веков прежде упорно поддерживал мое главенство. Я же, все еще лелеющая безумную надежду его исправить, потакала многим его прихотям, прощая куда больше, чем остальным. Если же его поступки окончательно выходили за рамки, мне приходилось ставить его на место, чтобы сохранить свой авторитет, но это мало на него влияло.

Однако запрет на убийства окончательно вывел его из себя. Прихватив с собой Севастьяна, он переехал в Америку, построив себе там огромный замок. Эш тяготел к творчеству Брэма Стокера, находя его описания вампиров в общем, и графа в частности, забавными. Новое место жительства было данью памяти как писателю, так и всем тем замкам, в которых мы побывали (и конечно, замку Бран, где была поставлена точка нашей жизни с графом).