Обратная сторона времени

– А кто вам мешает?

– Гордость. Мы – львы не станем жаловаться, мы будем стоять до конца. Пусть выходят один на один.

– Это вряд ли.

– Я знаю. – Лев тяжело вздохнул. – Такого храбреца съел мой дедушка. Сам виноват. Ведь предупреждают, от запаха жареной антилопы мы – львы сходим с ума. А этот расхвастался перед женщинами.

– А женщин дедушка тоже съел?

– Что вы! Нет, женщин мы не трогаем. Возьмите Джой Адамсон. Хоть она ходит в брюках… Со спины можно спутать. Но все знают ее любимые духи. Они отвратительны.

– Духи? Вы уверены?

– Абсолютно. Ей специально присылают из Парижа. Вы не поверите, женщины брызгают ими за ушами. Комары удирают на верхушку пальмы, зато мужчин от этих ушей не оторвать.

– А что Джей Адамсон сказала про вашего дедушку?

– У дедушки был нервный срыв. Это с каждым может случиться. Но вообще, мы – львы, умеем ценить человеческое благородство.

– Это очень хорошо. – Поддержала я. – Посмотрите, какое на мне красивое платье. – А про себя подумала. – Осталось меньше двух дней. Пора просыпаться. На всякий случай.

Мамина подруга когда-то была очень необычный ребенок, она помнила себя с двухмесячного возраста. Раньше, чем Лев Толстой, который тоже отличался выдающейся младенческой памятью. Просто Лев Толстой успел потом все это записать, а мамина подруга пока только рассказывает. Помнит, как она лежала в коляске и глядела в белый потолок и на всякие погремушки, а если скосить глаза на нос, то был виден резиновый кончик соски. Все это запомнилось очень отчетливо. Однажды белый потолок закрыла черная голова и женский голос скомандовал: – Девочку пора крестить…

Крестили мамину подругу в три месяца, это известно точно, а теперь представьте, когда она должна была слышать голос? Потому и выходит – два месяца.

Крестная появлялась нечасто, но всегда командовала. Когда маминой подруге было три года, крестная попросила ее спеть, пощупала железки на шее и объявила, что ребенка нужно готовить в музыкальную школу.

И объяснила так. Пусть учится. Лишний кусок хлеба не помешает…

Именно так и сказала про лишний кусок. Тогда это было не совсем понятно, но потом выяснилось.

Мамина подруга шла со своей мамой. У входа в парк сидела старушка, на коленях у нее был белый платочек, а на нем куски хлеба. Старушка отламывала понемногу и отправляла хлеб в рот. Рядом на ступеньках лежал еще один платочек. И на нем тоже кусочки хлеба. И тогда мамина подруга догадалась. В три года это была очень умная девочка. Она сказала своей маме: – Наверно, эта бабушка закончила музыкальную школу.

А ее мама добавила: – И консерваторию тоже… И стала открывать кошелек…

Как-то я пошла с родителями на Сельскохозяйственную выставку. Мы хотели поглядеть на разных домашних животных. Коров и свиней в городе увидеть трудно, и на даче рядом с нами их не было. На выставке родители расширяли мое представление о природе и полезных для человека животных. Мы долго ходили взад и вперед, пока у всех не появился аппетит, и мы пошли в ресторан. Там папа заказал обед, и нам принесли борщ. А на дне этого борща лежали такие… не знаю, как сказать… размером в большую черную фасоль. Я раньше борщ ела, но ничего такого в нем не находила. Оказалось, маслины. Родители тоже удивились, а папа догадался, что это передовое достижение в области изготовления борща и за него повару дадут орден. Родители все съели, а я не смогла. Маслины мне показались горькими, солеными и, главное, непонятно зачем. Наверно, их положили по ошибке, или пошутили, когда повар отвернулся. Так я тогда подумала. И еще с косточками, можете представить? Лучше их в компот положить, по крайней мере, не так заметно. Тетка Ленка меня тогда похвалила. Хорошая идея, она обязательно так сделает.

Потом я маслины ела много раз и их полюбила, но это было потом, а первое знакомство оказалось преждевременным. Так часто бывает, взрослые любят одно, а мы – дети другое. Конечно, и другие дети, кроме меня, пробовали маслины, но чтобы кто-то их сразу полюбил… я такого не знаю.

Вы такого художника знаете? Дядя Коля говорит маме: – Если бы Вермеер жил в 21 веке он нарисовал бы тебя застывшей у открытого холодильника. Белая дверца, серьезное лицо в профиль, ты глядишь в глубину…

– А кто такой Вермеер? – Это я спрашиваю.

– Художник 17-го века. Его любимый сюжет – женщины в ожидании. Ждет, например, письмо. Высматривает. Ожидание полно надежды. Это образ такой.

– Если про Кока-Колу, я согласна.

– Пора, кстати, и о нас с дядей Колей подумать. – Говорит папа. – Что там у Вермеера холодненького под селедочку?

Одна девочка была очень любознательной. Она часто задавала разные вопросы, и даже взрослые люди не знали, как на них ответить. И говорили, это большая редкость. Ребенок будет большим ученым.

Однажды, когда девочке было четыре года, она сидела со взрослыми за столом и вдруг спросила: – А что будет, если смешать чай и кофе?..

Как раз разливали по чашкам. Кому что. Никто про это не задумался, а она задумалась. И очень сильно.

Потому что, представьте, все сбылось. Девочка стала большим ученым. Много ездила с конференции на конференцию, делала доклады, стала известной. И когда ее спрашивали, какой вопрос она считает для себя главным, не сейчас, а вообще, чтобы самой жизни не хватило, она твердо отвечает: – А что будет, если смешать чай и кофе?

Прямо против нашего дома была больница. Отгорожена от улицы забором, но с шестого этажа, где мы жили, можно было наблюдать, что там внутри. Это было, когда я научилась сама выходить на балкон. Вместо перил стояли пузатые столбики, похожие на кегли, те, что были посреди, осыпались, и образовалась дыра, в которую можно было просунуть голову. Мою голову можно было просунуть, туда и назад, совершенно точно. Я этой дыры совсем не боялась, но мне все говорили, чтобы я не высовывалась. И предупреждали, а то упадешь. Как будто голова могла перевесить руки, ноги и все остальное. Я уверена, что нет.

Папа хотел дыру заделать, но, пока он собирался, голова немного выросла и стала в дыре застревать. Взрослые примерили, убедились, что голова наружу не проходит, и успокоились. Но до этого смотреть в дыру было опасно, а дотянуться до перил, чтобы заглянуть через них вниз, я не могла. Одной мне на балкон выходить не разрешали, только с папой и мамой, тем более, они сами предлагали, выйти и подышать свежим воздухом. Так это называлось. Не знаю, какое им было удовольствие от свежего воздуха, потому что я крутилась у них под ногами и, как курица зернышки, по крупицам подбирала новости, что там видно. В дыру больничный двор был виден лучше всего. Все здания больницы стояли вместе, и только один маленький домик был отдельно. Везде шла своя жизнь, бегали люди в халатах, и только возле домика было всегда пусто. Что там? Я помню, взрослые затеяли разговор, сказать мне или нет. Мама говорила, что можно, а папа сомневался. Он, как потом выяснилось, волновался за мою психику. Теперь я думаю, он был прав, а что я думала тогда, вспомнить не могу. Тогда мне объяснили, что в этот домик прилетают ангелы, но чтобы я больше туда не смотрела, потому что ангелы не любят, когда за ними наблюдают. Я, ведь, не люблю, и они не любят. Поэтому много на эту тему я не говорю, это само из головы вырывается. Смотреть я не могла, и, чтобы запомнить, как следует, нарисовала этот домик, повесила у себя в комнате, и собиралась подарить нашей воспитательнице (о ней я еще расскажу) на день рождения. Но папа с мамой обиделись, что я уношу такой замечательный рисунок из дома и просили подарить им, причем сразу, потому что нет сил ждать ни минуты. Так сильно хочется. Мне не жаль, но больше я своего подарка не видела. Потом я пошла в первый класс, оттуда во второй, и все постепенно объяснилось.