Страница 69 из 163
— «Ага. Это Хоффман», — Маркус встал, наклонив голову вперёд так, что на его лицо упала тень. Это был верный знак того, что разговор окончен. Он всё же забрал письмо и чистую бумагу, сжав их в кулаке. Рив воспринял это, как хороший знак. — «Ладно, мы тут закончили. Где там эта майка?»
Подойдя к двери медсанчасти, Маркус постучал по ней. Через несколько мгновений вернувшийся Ярви сунул ему в руки поношенную серую майку. Рив помог Маркусу надеть её на тело. Сунув письмо и бумагу под майку, Маркус выпрямился и направился по коридору к крылу “D”, убедительно делая вид, что вовсе не загибается от боли. Когда он прошёл вперёд, Ярви, взяв один из ключей, пристёгнутых цепью к его поясу, ухватил Рива за руку.
— «Чтоб ни единой царапины на нём», — прошептал он. — «Ни единой, блядь, царапины, понял меня?»
Рив кивнул в ответ. Как тут не понять?
Маркус остановился возле очередных запертых дверей, пока Ярви открывал их, а затем запирал обратно по одной, когда все трое проходили через них. Возможно, сказывалась армейская выправка, но Маркус никогда не начинал крутить головой по сторонам, заходя в очередное помещение. Он просто поднимал глаза вверх, либо же смотрел прямо перед собой. Когда распахнулись внутренние двери, ведущие на нижний этаж, то приблизительно через двадцать секунд шум достиг всех камер, заставив заключённых выйти наружу и посмотреть, что происходит. Там был и Мерино. Опершись спиной о стену в дальнем конце этажа, он всем своим видом давал понять, что между ними разговор ещё не окончен. У Рива всё внутри похолодело, ведь Маркуса тут же переведут обратно в “одиночку”. Повисла гробовая тишина, в которой вновь послышался лай собак. Но сейчас уже никому не было никакого дела до того, что же заставило их так лаять.
— «Ну всё, начинается…» — вздохнул Рив.
В этот момент Мерино, отойдя от стены, побрёл обратно в свою камеру. Лёшарс, не сводя глаз с Маркуса, начал аплодировать. Затем к нему присоединился Вэнс, а потом и Чанки. Через несколько секунд Маркус уже купался в овациях, словно какой-нибудь пианист во время концерта. Хотя, судя по его виду, лучше бы ему тут же в рожу залепили. Рив мог описать его состояние только как озадаченное смятение.
“Ну а что Мерино?.. Неужели время выжидает?..”
— «Твою мать», — прорычал Маркус и, кивнув, направился к своей камере. Шёл он немного скованно, но сам факт того, что он двигался сам, уже являлся демонстрацией невиданной силы. По меркам “Глыбы” он заслужил свою честь в бою. К этому моменту все уже знали, что с ним случилось, даже если бы Риву до сих пор пришлось рассказывать им, как же сильно избили Маркуса. Он вновь предстал перед всеми настоящим героем, как бы он сам к этому не относился. Но что-то подсказывало Риву, что Маркус никогда в жизни себя таковым не признает.
ГЛАВА 8
«Я настаиваю на том, чтобы вы лично проверяли состояние Феникса как минимум раз в три месяца, а также жду ваших еженедельных отчётов по телефону. Я в курсе, как легко в “Глыбе” обрываются жизни заключённых. И если вы с этим не справитесь, то я лично займусь этим вопросом».
(Председатель Ричард Прескотт
в беседе с доктором Джеем Ассандрисом,
ведущим инспектором по здравоохранению,
Министерство здравоохранения КОГ.)
НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МЕСЯЦА ШТОРМОВ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.
Попытавшись развесить фотографии с Маркусом на стене рядом со своим рабочим местом, Адам понял, как же мало их уцелело. У него осталось лишь восемь: четырёхлетний Маркус с Элейн, десятилетний Маркус в начале учебного года в средней школе Олафсона, из которой он в первый же учебный день вернулся с синяком под глазом, и шесть фотографий, сделанных в период между уходом в армию и получением Звезды Эмбри. Адам привык считать, что на этих шести фотографиях Маркус уже был запечатлён, как настоящий мужчина, но черты взрослого человека в нём проглядывали ещё с пяти лет, и Адам, только вернувшийся из своей боевой командировки в Кашкур, испугался таким переменам в маленьком мальчике. Маркус повзрослел в раннем детстве, когда Адама не оказалось с ним рядом. Сын решил, что пора самому брать на себя роль мужчины в доме, пока отец воюет где-то далеко, спасая других людей. Маркус как-то раз спросил отца, почему тот отправился воевать, и тот ответил, что не мог бросить там своих солдат одних.
— «Они ведь мои друзья. Они присмотрят за мной, чтобы я не пострадал. Мы заботимся друг о друге», — сказал Адам сыну тогда, навсегда запомнив восхищение этим словам на лице Маркуса. Маленький ребёнок в тот же момент заявил, что тоже пойдёт в армию. С того самого дня сын ни разу не изменил своего решения, сумев сдержать слово, пусть даже данное им в пятилетнем возрасте.
“А я ещё удивлялся, почему он ослушался меня и ушёл в солдаты. Я ведь сам расписал ему всё так, будто бы армия стоит того, чтобы ради неё оставить семью и познать всю ту верность, любовь и преданность собратьев по оружию. Ничего из этого в родных стенах от меня он не получил, вот и отправился за всеми этими чувствами в другое место, найдя их в доме семьи Сантьяго и Двадцать шестом Королевском полку Тиранской пехоты”.
Адам взял две фотографии Маркуса, положив их рядом. На первой сын красовался в форме ученика школы Олафсона, а на второй — в парадной униформе Королевского полка Тиранской пехоты в день проведения торжественного построения по случаю завершения начальной боевой подготовки. И вновь Адама поразило то, насколько взрослым и серьёзным Маркус выглядел на обоих снимках.
“А, да, помню, откуда у него этот фингал под глазом. Он вступился за Карлоса Сантьяго, хотя едва знал того. Даже в те времена он сразу проявлял свою верность, будучи готовым на всё ради своих товарищей”.
Осторожно погладив кончиком большого пальца фотографию с построения, Адам задумался о том, не выцветет ли она под косыми лучами яркого тропического солнца, пробивавшимися сквозь окно, потому и решил не рисковать, ведь кроме этих фотографий у него не осталось ничего, напоминавшего ему о сыне. Замерев на мгновение, Адам легонько приложил фотографию к губам, испытывая саднящее чувство гордости за Маркуса.
“Я упустил столько времени, а теперь вот, наверно, уже с ним и не увижусь больше никогда. Мальчик мой, чудный мой мальчик… Я хоть раз говорил ему о том, как люблю его?”
— «Сэр?» — раздался чей-то голос, отчего Адам вздрогнул. Это был капитан Дьюри. Адам со смущённым видом повернулся к нему, пряча фотографии во внутренний карман пиджака.
— «Простите, я что-то задумался», — сказал он.
— «Мы нашли его», — Дьюри протянул ему флакон с духами, наполненный янтарно-жёлтой жидкостью. — «Я нашёл его, когда мы разгружали вертолёт. Должно быть, он завалился в щель под палубой “Ворона”, когда мы перевозили сюда ваши вещи».
Капитан ловко увернулся от того, чтобы не использовать фразу “похитили вас”, но чего ещё оставалось ждать? Адам и этой доли доброты к себе не заслужил. Во флаконе плескались уцелевшие остатки духов Элейн. Сжав флакон в кулаке, профессор едва сдержался от того, что не разрыдаться, задумавшись о том, какой же характер надо иметь, чтобы так хлопотать ради какой-то очевидной безделушки для предателя, не предупредившего род людской о надвигающемся истреблении. Дьюри был закалённым в боях ветераном, в котором проглядывали черты Хоффмана, но не во внешнем сходстве, а в том, как они оба, сжав челюсть, всем своим видом давали понять, что ни уходящая корнями в века родословная, ни семейное богатство их не впечатляло. Адам изо всех сил старался не путать, когда люди на самом деле проявляли к нему сострадание, а когда просто выполняли приказ Прескотта во всём угождать профессору.