Страница 66 из 163
Вот значит, кого он потерял. Не только своего отца, друзей и честь, а ещё и женщину, которая его любила. Нико почувствовал себя извращенцем, читающим чужие письма. Развернув единственный лист бумаги, лежавший в конверте, он сумел прочесть лишь первые строки.
“Маркус, я всегда буду ждать тебя тут, сколько бы времени не прошло. Ведь ты мой, а мама научила меня никогда не принимать отказа”, — говорилось в письме.
Нико решил, что провалиться ему на месте, но Маркус Феникс всё равно прочтёт это письмо и ответит на него. Он позаботится об этом, и даже бумагу для ответного письма раздобудет. Порой женщины и впрямь ждали своих мужчин долгие годы, хотя мало кто вообще возвращался живым из “Глыбы”.
“Но Маркус вернётся. Он не заслуживает такой участи”.
Нико поймал себя на том, что мысленно зовёт его просто Маркус, а не Феникс, и даже не “Заключённый №B1116/87”. Спрятав лист бумаги и фотографию обратно в конверт, Нико решил навестить Маркуса через час.
КРЫЛО “D”, “ГЛЫБА”. ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ЧАСОВ СПУСТЯ.
— «У нас двое без вести пропавших», — сообщил Чанки, по-прежнему будучи полностью поглощённым в вышивание своего ковра. Он сидел в камере, скрестив ноги, как это делали портные в старые времена. — «Обычно мы бы уже нашли тела, но, вероятно, в наши дни их в мусорную кучу сбрасывают».
Рив остановил тележку с едой возле его камеры. Чанки следил за всем, словно ходячая видеокамера. Он был уже немолод, да и большой физической силой никогда не отличался, так что в основном сидел в своей камере и просто наблюдал за происходящим вокруг, лишь иногда выполняя какие-нибудь поручения, не требовавшие больших усилий, например, ремонтировал что-нибудь. А ещё месторасположение его камеры позволяло Чанки видеть всех, кто входит и выходит, так что он продавал эту информацию, постоянным покупателем которой стал Рив.
— «Маркус в медсанчасти», — Рив зачерпнул из кастрюли немного микопротеиновой похлёбки и несколько картофелин сверх нормы. В это время года их жёлтая мякоть была всё так же вкусна. Картофель выращивали на любом свободном участке почвы в этих стенах, хотя порой плоды вырастали не больше виноградин. — «Его местоположение известно, так что не пропал он».
— «А ты-то откуда знаешь?»
— «Потому что мне самому по жопе прилетит, если допущу, чтобы он в драки лез».
— «Я и не думал, что Мерино его так сильно побил».
— «Это не Мерино. Вертухаи его так отхерачили, что тело всеми цветами радуги переливается».
Чанки, перестав сшивать кусочки ткани, хмуро уставился на рисунок ковра, почти что глядя сквозь него.
— «И всё это из-за меня. За мной должок перед этим парнем», — он завязал нить толстым узлом. — «Вот же мудачьё. Это был Парментер?»
— «Кэмпбелл».
Чанки окончательно отложил своё шитьё, взглянув на Рива.
— «Вот это новости. Никогда бы не подумал, что он такой мразью гнилой окажется», — Чанки покачал головой. — «Чем Фениксу отплатим?»
Рив понимал, что люди на воле никогда не поверят в то, что даже в такой выгребной яме, как эта тюрьма, у людей осталось чувство общности и братства. Когда общество и все его правила настиг крах, заключённые могли как начать пырять друг друга заточками, так и сплотиться перед лицом опасности. Риву казалось, что именно это сейчас и происходит. Всё это называлось “раскол”. Рив узнал этот термин когда-то давно из древнего журнала со статьями о ведении бизнеса, который нашёл в туалете. Бумага, на которой он был напечатан, были слишком плотной и блестящей, чтобы ею подтираться. Если между двумя группами и установилось шаткое перемирие, то после такого случая вновь обострит отношения, и всё сведётся к первобытному строю. С каждым годом тюрьма уменьшалась в размерах из-за того, что количество заключённых неспешно сокращалось, и некоторые части тюрьмы закрывали за ненадобностью. Заключённым приходилось потесниться, что лишь приводило к обострению агрессии.
“Говорят, любые животные начинают нервничать, когда территория их обитания становится всё меньше и меньше. А кто мы, если не животные?”
К тому же, в дело уже вступил принцип “враг моего врага — мой друг”. Возможно, Маркусу это и не нравилось, но теперь он стал одним из них. И если надзиратели избили его, то все сидящие тут восприняли это, как личное оскорбление, и им даже не обязательно было питать к Маркусу симпатий, или вообще быть с ним знакомым, чтобы верно относиться к ситуации.
— «Если он выживет, то его обратно сюда переведут», — сказал Рив. — «Так что, наверно, надо попробовать договориться с Мерино, чтобы не лез к нему».
— «И как нам это удастся?»
— «Придумаю что-нибудь».
— «Если у Маркуса такие крутые связи и тому подобное, то как так вышло, что он вообще сюда загремел?»
— «Это ж армия, поди их там разбери. Ладно, пойду остальным паёк разносить, а то Мерино меня до потери пульса отмудохает, если еда остынет».
Пнув по рычагу тормоза, Рив покатил дребезжащую на трещинах в плитке тележку к следующей камере, размышляя о том, что бы сказали его бывшие подельники, увидев, как он корчит тут из себя повара и доставщика еды. Профессиональный наёмный убийца превратился в обычную домработницу. Но Рив был всё ещё жив, а его бывшие подельники, вероятно, уже пошли на корм червям. В этих стенах престижность работы измерялась совершенно в другом ключе. Наряды по кухне означали, что ты контролируешь распределение пище в мире, страдающем от голода. Риву это нравилось, ведь подобная работа даровала ему те же привилегии, что и его умение превратить мозг цели в кашу при помощи единственного меткого выстрела высокоскоростным патроном с расстояния в три сотни метров. К тому же, пищевые отходы и кожура от овощей тоже имели свою ценность, ведь из них гнали самогон. В тюрьме установилась внутренняя экосистема со своей собственной экономикой, обеспечивая этому миру внутри стен полную автономность. Даже глюкозу, нужную для подкормки микопротеиновых ферм, производили в ходе фотосинтеза бактерии, которые жили в собственном запечатанном небольшом аквариуме. Этот аквариум был единственной вещью в “Глыбе”, не испытывающей недостатка в солнечном свете.
Мерино по-прежнему рулил всем на этаже, где царила атмосфера уголовного мира. И хоть Рива такое положение вещей вполне устраивало своей привычностью, он всё же задумывался над тем, как бы Маркус тут всё организовал.
“Но ему весь этот быт неинтересен. Он просто хочет умереть. Застряв тут, он заперся в своём внутреннем мире… Кстати, где Альва? Может, он подцепил какую-то крайне серьёзную херню, и его забрали, чтобы нас не заразил… Опять же, зачем нас в живых тут оставлять? Блядь, какой в этом смысл? Просто по привычке?”
— «Рив, ёб твою мать, мы тут с голоду уже подыхаем!» — крикнул Лёшарс. Эхо разносило голоса по этажу так, что любой заключённых их слышал. Ничто в “Глыбе” не оставалось в секрете, разве что если в голове это у себя держать. — «Давай шевелись уже!»
— «Ты самогонку делаешь?»
— «Может быть».
— «Могу рассказать, где я заныкал картофельные очистки».
— «Твою мать, ладно, один литр, и не больше».
— «Договорились».
Так и устанавливались связи. Все вокруг слышали, как они договорились о цене. Раньше спиртное приходилось прятать от вертухаев, но теперь же они смотрели на это сквозь пальцы, потому что всем уже было наплевать, да и к тому же надзиратели не так уж и часто спускались на этаж, точно так же употребляя непрерывно производимую самогонку, как и остальные заключённые. Напиток стал тюремной валютой. Рив бросил взгляд на мостки в поисках Ярви и Галлего. Обычно они всегда держались рядом друг с другом, но сегодня встали на противоположных концах перехода, будто бы поругались. Ярви почти незаметно кивнул Риву, дав ему понять, что хочет увидеться с ним позднее, а затем отвернулся. Он явно затребует свою долю от этого литра.