Страница 60 из 163
ГЛАВА 7
«Кому вообще сейчас придёт в голову бежать из “Глыбы”? Сейчас это самое безопасное место в Джасинто, наверно. Попомните мои слова: люди с воли скоро сами начнут через стены лезть, чтобы спрятаться внутри».
(Кеннит Хойгель, бывший тюремный надзиратель
в Коалиционном учреждении для отбытия заключения “Хескет”,
также известном как “Глыба”.)
ТУАЛЕТНЫЕ И ДУШЕВЫЕ КОМНАТЫ, “ГЛЫБА”. МЕСЯЦ БУРЬ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.
Нико проверил каждую туалетную кабинку, распахивая дверцы высотой по пояс, открывающиеся в обе стороны, будто бы за ними кто-то в принципе мог спрятаться. Рив ждал, пока он закончит. Должно быть, разговор им предстоял крайне важный, раз уж вертухай рискнул спуститься сюда в одиночку.
— «Значит, он не лезет, куда не надо», — заговорил наконец Нико. Казалось, он был крайне доволен тому, что их никто не подслушивает, после чего положил в ладонь Рива небольшой бумажный свёрток. — «Хотя выглядит он не сказать, что замечательно, да?»
Сжав свёрток, Рив нащупал в нём пять самокруток. Весьма неплохая плата за то, что он присматривал за Маркусом Фениксом.
— «Он мало ест», — сказал Миллтон.
— «Это я и сам вижу».
— «Он же бугай здоровенный. Каким хером мне его заставить свой паёк целиком съедать?»
— «Но именно за это я тебе и плачу».
Убить кого-либо не составляло никакого труда. Всё, что для этого требовалось — грамотное планирование и твёрдая рука. Рив мог целые учебники по этому ремеслу писать. А вот заставить человека жить дальше, когда ему этого уже совершенно не хочется, представлялось куда более сложной задачей. Нико одарил Рива предостерегающим взглядом, слегка приоткрыв рот. Где-то на фоне из крана капала вода. В этом помещении значительно слабее пахло туалетом, чем в крыле “D”, потому что здесь куда проще было наводить порядок.
— «У меня есть два письма от его девушки», — Нико похлопал себя по карману.
— «И что?»
— «И то, что мне надо знать, не слетит ли он из-за них с катушек. Некоторые сидящие тут только этими письмами с воли и живут. Другие же после них становятся клиентами дурки. Не могут вынести разлуки, не могут смириться с тем, что их женщина с другим на воле шашни крутит, и всё такое».
— «Короче, следить за ним, чтобы не повесился».
— «Не надо прямо следить».
— «Ну, у половины сидящих тут ребят не сказать, что и отношения какие-то с женщинами были. Да и к тому же, есть тут и такие, кто мёртвых дам предпочитает».
— «Просто сообщи мне, поможет ли это ему жить дальше, или всё только хуже станет?»
Заключённым разрешалось получать по одному письму в неделю, или же раз в месяц видеться с близкими. Рив не мог припомнить, чтобы ему хоть раз кто-нибудь написал, или хотел повидаться с ним. Его клиенты всё равно не стали бы связываться с ним тут. Несколько лет назад к одному из сидящих тут за поджог пару раз мать приходила, но затем её визиты прекратились, и все решили, что она умерла, как и многие другие люди из мира за стенами тюрьмы.
“Целый мир уничтожен. Интересно, как там теперь всё выглядит?”
— «Ладно, я выясню», — Рив протянул руку за письмом. — «Оставишь его мне?»
— «Нет», — прищурившись, ответил Нико. — «Там личное».
— «А-а-а, понятно…»
— «Начальник тюрьмы проверил письмо на нарушение протоколов безопасности и прочую херню, так что можешь перестать гримасничать».
— «Да ладно вам, ну вот что такого можно написать в каком-то ебучем письмеце сидящему пожизненно, чтобы это нарушало протоколы безопасности? Нам куда безопаснее оставаться в тюрьме, чем сбегать на волю. Причём, и для остальных людей тоже».
— «Таковы правила», — отрезал Нико. — «Не я их устанавливаю».
Развернувшись, он удалился. Рив, дожидаясь, пока не стихнет звук ботинок Нико, шагавшего по разбитым плиткам, использовал это время, чтобы достать из ведра потрёпанную половую тряпку, а затем побрёл на нижний этаж, который все в шутку называли “зоной отдыха”, будто бы тут по вечерам можно было послушать игру на пианино и пропустить по коктейлю. Обычно, Рив всегда мог предугадать, в какой момент кто где будет находиться, и чем будет заниматься. Те, кто не сидел в одиночных камерах, в это время занимались уходом за садами, или же пытались отчистить все эти хвалёные хоромы вокруг них. Баки с микопротеиновыми фермами в восточной части здания работали в автоматическом режиме, и выключать их приходилось лишь раз в два месяца для чистки, когда кто-нибудь из-за пищевого отравления начинал срать дальше, чем видел.
Но всё же хорошо, когда чем-то постоянно занят в таком месте. Риву казалось, что, пока у тебя дела есть, то, значит, ты всё ещё жив, а не просто лежишь и смерти ждёшь. К тому же, это останавливало других заключённых, куда более опасных для общества, от того, чтобы от скуки тебе глотку перерезать.
“Ты ведь и сам уже это заметил, Маркус, да? Заметил, что мы на самом деле все разные тут? Тюрьма — это как армия, только грязи побольше. Но тут тоже имеются свои звания и правила, как и в любой социальной группе”.
Вся тюремная жизнь происходила на нижнем этаже, в открытой зоне крыла “D”. Вертухаи могли следить за большей частью происходящего, стоя в безопасности на мостках и балконе, если, конечно, им не наплевать было, так что уголовники пребывали в ложном убеждении, что в их жизнь никто не лезет. По крайней мере, сверху.
“Но от сидящих в соседних камерах не скроешься, конечно”.
— «Привет, Чанки», — поздоровался Рив. В камере на нарах, скрестив ноги, сидел человек невысокого роста, орудуя единственной иголкой над каким-то одеялом. Значит, он развёл ещё кого-то на тряпьё для своей работы. — «Когда мы уже наконец увидим готовый вариант?»
— «Терпение, сын мой», — ответил Чанки. — «Это карта».
— «Ну, вот если бы ты сюда за ограбление банка загремел, то я бы заинтересовался…»
— «Если бы я где-нибудь и прикопал награбленное, то сейчас бы оно уже ни хера не стоило. А вот ковёр — это совсем другое дело», — спрятав иглу в нагрудный карман своей робы, Чанки расправил на вытянутых руках хаотично сшитую кучу тряпья, по размерам приблизительно смахивающий на большой коврик в ванной комнате. — «По кусочкам вот собираю, почти готово уже».
— «Маленькое оно какое-то для одеяла».
— «Это ковёр», — Чанки будто бы пытался научить Рива новому слову. — «Его вышивают крючковой иглой. Это тебе не какое-то сраное вязание».
Рив не смог разобрать никакого чёткого рисунка на одеяле. Полотнище неуклонно разрасталось в стороны путём сшивания всего подряд: отрезов тонкой ткани, кусков шерстяной пряжи, толстых нитей и даже собачьей шерсти. По крайней мере, Риву оставалось лишь надеяться, что это была именно собачья шерсть. Если кто-нибудь выбрасывал какое-либо тряпьё, или хоть что-то отдалённо похожее на ткань, Чанки тут же набрасывался на эту добычу. Пусть даже его шитьё и выглядело абы как, всё равно крайне полезно было иметь крепкий толстый ковёр в камере с бетонными или гранитными полами. Зимой холод такой стоял, что даже у статуи на улице промерзали до самых яиц.
Порывшись в кармане, Рив достал потрёпанную тряпку. Хлопковые нити, из которых она была сплетена, уже начали расползаться, так что Чанки оставалось лишь довести этот процесс до конца.
— «За счёт заведения», — сказал Рив.
— «Держу пари, что твоя мамочка всегда говорила тебе, какой ты славный мальчик, Рив», — ухмыльнулся Чанки.
Таким образом у Рива появился ещё один сосед, который однажды мог бы оказать ему какую-нибудь небольшую услугу в ответ. Жизнь в “Глыбе” по большей части представляла собой тонкое балансирование на грани между обменом услугами и умением вести себя дипломатично, лишь иногда прерываясь неприятными событиями. Постаравшись, как следует, Рив вполне мог бы забыть о том, что таковые вообще имели место быть. Правила жизни в тюрьме значительно отличались от тех, что царили на воле, но когда прожил по ним достаточно долго, то они перестают казаться такими уж странными. Даже в такой выгребной яме, как “Глыба”, редко когда случалось что-то из ряда вон. Даже правонарушители со склонностью к жестоким преступлениям, как и игроки в трэшбол, не могли сутки напролёт без продыху устраивать беспредел каждый день. Рив любил это слово — “правонарушители”. Как будто они просто на улице где-то рыгать начали, или ещё какую мелочь натворили.