Страница 141 из 163
“А не всё ли равно Прескотту, даже если он и знает, что я сам себя заразил?”
Забрав запечатанный пакет с образцами крови, Бэйкос ушла. Адам почувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что остался в одиночестве в её кабинете, поэтому направился к собственному столу, чтобы проверить, что ему прислали из Джасинто. Господи, этот Пэйн до сих пор там что ли никак не мог определиться с оборудованием для получения изображений у резонатора? Параллельно с этим профессор размышлял об уничтожении клеток Светящихся, если, конечно, термин “клетка” вообще мог быть применим к столь необычному организму.
Элейн когда-то рассказывала Адаму, что в университете имени ЛаКруа помещения, где содержались образцы биологически опасных веществ, раньше облучали радиацией. Она говорила, что не доверяла техникам в плане соблюдения норм безопасности при работе с оборудованием, постоянно напоминая обо всех тех случаях, когда специалисты по радиоонкологии в Медицинском центре Джасинто подвергали пациентов облучению куда большими дозами радиации, чем это требовалось в лечебных целях. Ей всё это было как бельмо на глазу.
Но подобное решение было вполне понятно для физика, специализирующегося на разработке оружия. Адам задумался над тем, как облучить организм радиацей, не убив тем самым пациента, если патоген проник уже в каждую клетку. Он решил вернуться к этой задумке уже после того, как удастся ликвидировать все промахи с проектом светомассовой бомбы.
К распечаткам из Управления оборонных исследований Прескотт приложил небольшую записку с выведенным от руки текстом: “Не забывайте, как Хоффман сказал, что Пэйн и в подмётки Адаму Фениксу не годится. Забавно. Мне показалось, что это вас развеселит. Р.П.”. Адам решил, что лучше пусть его хвалят после того, как по всем бумагам он проходит погибшим, чем не хвалят вообще.
“А Эстер ещё и удивляется, почему я считаю, что должен всё сделать сам. У меня как-то не очень хорошо выходит перекладывать свои обязанности на других”.
Адам и сам точно не знал, сколько ещё ему удастся держать всё в секрете, проживая в небольшом поселении, обитатели которого с каждым днём становились всё злее и злее по отношению друг к другу. Да и вообще, есть ли кому-то дело до его тайн? Тем не менее, он вновь оказался втянут в этот закручивающийся водоворот, в котором чем дольше скрываешь правду, тем сложнее в итоге во всём признаться будет.
“Надо было сразу же сказать Прескотту, что я ставлю эксперименты на самом себе. Просто поставить перед фактом, не спрашивая разрешения”.
А как бы они тогда с Альвой поступили? Хотя было уже слишком поздно. Некоторое время он мучился мыслями о сыне, а затем решил, что в следующий раз потребует его фотографию с чем-то вроде заверенной даты на ней. Адам задумался над тем, считает ли Маркус дни в тюрьме, ведёт ли что-то вроде дневника. Насколько сам профессор знал, сын в детстве никогда подобным не занимался, не доверяя бумаге. Все мысли, возникавшие в голове Маркуса, так и оставались там бурлить в собственном соку. Будучи человеком, которому в силу профессии требовалось записывать каждую мысль, идею и попытку, Адам, тем не менее, понимал подобное отсутствие личных записей, ведь мужчинам из рода Фениксов не пристало открыто высказывать своих чувств. Но теперь профессор переживал о том, что не осталось вообще никакого материального свидетельства о жизни и роде деятельности его сына. Кроме того впечатления, что он произвёл на окружающих, не осталось почти никакого подтверждения, что Маркус вообще существовал, кроме его личного дела призывника. Адам прекрасно понимал, что сейчас уже и эти бумаги могли превратиться в пепел, если правительственные архивы в Джасинто подверглись обстрелу.
Пора было сходить к Нэвилу, чтобы изучить данные по проекту светомассовой бомбы. Какой смысл для Бэйкос изобретать антитела к патогену Светящихся, если Джасинто не устоит под ударами куда более понятного и далеко не столь неуязвимого противника вроде Саранчи. Надо было выиграть время, но Адам понимал, что у него в достатке этого времени всё равно никогда не будет, а поставленное на кон росло с каждой секундой.
По пути профессор зашёл в мужской туалет, где зеркала куда жёстче и беспощаднее свидетельствовали о его внешности, чем тот аккуратно посеребрённый антиквариат в его покоях, что льстил своей размытостью. Адаму совершенно не нравилось то, что он видел в отражении в последнее время: уцелевшие волосы вокруг расширяющейся лысины окончательно поседели, а мускулы на плечах стали терять былую форму. Годы жестоко с ним обошлись. У профессора всегда была роскошная густая тёмная шевелюра и широкие плечи как у Маркуса, а теперь чёткий рельеф его трапециевидных мышц постепенно сглаживался до плоскости, как у банковского клерка. Несмотря на его статус учёного, Адам оставался солдатом, гордящимся своей силой и физической формой. Он всегда был уверен в том, что, несмотря на количество проступивших на лице морщин, его фигура останется неизменной, но всё вышло совсем не так.
“А ведь мне ещё и шестидесяти лет нет. Вот, что бывает, когда ведёшь сидячий образ жизни”, — подумал Адам, отвернувшись от зеркала, а затем подошёл к писсуарам и расстегнул ширинку. — “Элейн состарилась бы куда элегантнее”.
Погрузившись в собственные мысли, Адам задумался над тем, стал ли он медленнее опустошать свой мочевой пузырь из-за патогена, или же причина крылась в простате. В этот момент открылась дверь одной из кабинок, и Адам по привычке продолжал смотреть прямо перед собой на стену, отделанную плиткой. Но его заставил обернуться стук каблуков об пол, и меньше всего на свете профессор ожидал увидеть тут Луизу Сеттайль. Адам, тут же смущённо сгорбившись, чтобы прикрыться, вновь перевёл взгляд на стену.
— «Извините», — сказала Сеттайль, увлечённо отмывая руки пенящимся мылом в раковине. — «Никак не могу запомнить, где же тут женский туалет. Постоянно бегаю туда-сюда с Дьюри. Не волнуйтесь, профессор, нет у вас там ничего такого, чем вы могли бы разведку поразить».
Адам постарался застегнуть ширинку как можно быстрее. И лишь в тот момент, когда он мыл руки, а Сеттайль выходила из туалета, до профессора дошёл весь смысл её последней фразы, поначалу казавшейся вполне безобидной. Подождав несколько минут, пока стихнет стук её каблуков, Адам направился на поиски Нэвила.
Доктор Эстром обычно сидел в лаборатории физических исследований, так как в ней работало куда меньше людей, и никто не жаловался на то, что Нэвил оставляет свою еду и кофе на рабочих столах. Зажав зубами карандаш, доктор Эстром был полностью поглощён информацией на экране его компьютера. Ему явно нужен был перерыв.
— «Ты видел данные по проекту светомассовой бомбы?» — спросил Адам.
— «Да. Вот же хуйло этот Пэйн, а? Мы ведь для него всё подсчитали, а местный специалист по оптике даже внёс несколько поправок», — Нэвил спрятал карандаш за ухо. — «Кстати, Сеттайль видели? Она как только спрыгнула с вертолёта в этот раз, так сразу ко мне помчалась».
— «Ну, как Дом говаривал, ты её “подцепил”».
— «Не, она ж с Прескоттом мутит».
— «Господи, правда что ли?» — изумился Адам. Сам он ничего подобного не замечал, выругавшись, что стареет и теряет хватку. Хотя Прескотт ведь не женат, так что… Просто казалось, что его такие вещи не интересуют. — «Ну, в принципе, логично».
— «Должно быть, пытаются скрестить свои гены, чтобы вырастить ребёнка с акульей хваткой. А если серьёзно, то её куда больше интересует, чем мы тут занимаемся, хотя это и неудивительно. Тем не менее, она постоянно о вас говорит».
У Адама сердце ещё глубже в пятки ушло.
— «Ну, полагаю, это потому, что я известен своей неблагонадёжностью», — ответил он. — «Сеттайль, наверно, считает, что я до сих пор периодически звоню Мирре о жизни поболтать».
Нэвил одарил его слегка странноватым взглядом, приправленным капелькой недоверия и подозрений, что принесли ему столько боли, когда он впервые всё высказал Адаму, а затем просто пожал плечами.