Страница 48 из 62
Коста и не заметил, как втянулся в это дело – легко и незаметно. Пока дети и жена жили своей жизнью, Коста тоже жил своей, отдельной, не менее шальной: не одно – так другое, не хмель – так карты. Какие страсти разгорались за игрой – любо-дорого. Поначалу ощущал он себя омолодившимся, потом потихоньку состарился, а потом старение пошло по нарастающей. Словно энергия и лихость мячиком покатились с горки, на ходу сдуваясь, а на смену им, посмеиваясь и попукивая, в гору, обнявшись и горланя непристойные куплеты, с понтом полезли отчаяние, усталость, злость.
Возвращался он домой порою с растерянными, вытаращенными глазами, в надежде найти утешение после очередного проигрыша, а дом встречал его тишиной и непонятными шорохами по углам. Эмилия либо молилась в уголочке, либо в церкви на службе – эк её приохотило, а всё тихий, благообразный, женоподобный постоялец! Либо у стола скорчившись, стихи строчила, на ласки мужа не отзывалась.
Дети кто где – Борис с друзьями невесть где гонял, Анна тоже то с дружками – век бы их не видал. Тихий постоялец пропадал целыми днями, говорили, лекарил понемногу, и не без успеха, ему бы клинику открыть – немалую деньгу зашибить бы смог, нынче народная медицина в цене, а он тютеля, бессребреник, недотёпа. Впрочем, грех осуждать – за его счёт жили, по существу.
А громкий постоялец вечно колбасил – то в игорном, то на байке куролесил, взрывая тишь городка, то с Анной громко хохотал на втором этаже. И в конце концов все докуролесились до логического финала, опустел дом, детей и жены словно и не было вовсе. Коста с тоской оглядывался, словно в чужую обитель попал. И виноватым себя ощущал, грызла его не до конца почившая совесть, грызла, проклятая, помаленьку – словно мышка скреблась в уголке, махонькая мышка, а шибко вредная, и оттого ещё больше сердился Коста и себя жалел.
И вот так случилось, что ко всем печальным событиям, каждое из которых само по себе переломным могло бы стать, прибавилось ещё одно: последний проигрыш Косты.
После этого последнего проигрыша, самого серьёзного в своей жизни, а потому проигрышу жизни подобного, проигрыша, после которого – только дуло к виску, Коста побитой собакой явился к Дэницу – просить взаймы.
Дэниц сощурился, и непонятно, что в глубине глаз таилось, не прочесть, и оттого на душе страшно становилось.
- А с чего ты взял, что я обязан тебя выручать?
Коста опешил: - Ты же… вроде того… обещал помогать… научить… помочь, в случае чего… говорил, что это не страшно, и отыграться можно, и что удовольствия от жизни получать нужно…
- Ну и что, получил?
- Что? – оторопел Коста.
- Удовольствие – получил?
- Да какое это удовольствие, если от него такое разорение, уже воротит с души, а остановиться не могу. Люди рассказывают, только могила останавливает, а у меня семья, сам знаешь, дети не пристроенные…
- Ты далеко зашел, - философски заметил Дэниц, выпуская дым изо рта. – Лихой мужик, без тормозов, уважаю таких. Хотя, конечно, и сглупил.
- Значит, поможешь? Я отыграюсь, обязательно! – оживился Коста. Дэниц пожал плечами: - У меня, знаешь ли, тоже дела, денег свободных не водится, все в деле.
- А если в игре помочь?
- Ну, сам посуди, - Дэниц снисходительно похлопал Косту по плечу. – Если помогать слишком часто – подозрительно будет, скажут, Коста чертям продался, махинатор. Да и мне - какой резон помогать бескорыстно? Чем отдаришься?
- Отдаришься? А ведь мы вроде бы сродственники по дочери – внучек мой будущий – твой сынуля…
- Под вопросом.
- Как же под вопросом, ты, вроде бы, не отрекался?
- С меня спрос небольшой. Сегодня я – «за», завтра – «против».
- Да как же тогда? – оторопел Коста. – Наш договор? Ведь родственником обещался быть…
- А так. Срок ещё не истёк, папаша, я ещё не решил, сынуля или не сынуля. И потом, много от меня поиметь хочешь. Я помогаю только раз. Либо папашей себя признаю, хотя от этого вам ни жарко, ни холодно, либо с должком помогу разобраться. Так что теперь твоя очередь решать. Думай, мыслитель.
Коста едва кубарем с лестницы не слетел – ноги не держали. Повезло Косте на этот раз – наткнулась на него Криста, когда на хозяине лица не было, вернее – такое лицо, при котором только и вешаются люди. Усталая до изнеможения Криста, после целого дня целительства, учуяла безнадёгу последней ступени.
- Что, Коста, что стряслось? – Криста схватила Косту за грудки, не разрешая отворачивать серое лицо, затрясла что было мочи.
– Да стой, - прикрикнула. - От меня не скроешь, вижу, стряслось.
- Ужасное стряслось, Криста, ужасное. Повеситься впору.
- Настолько ужасное? Глянь мне в глаза, - Криста насильно заглянула ему в глаза – и ослабила хватку: - Да, влип ты, Коста. Можно сказать, все мы влипли. Да не дёргайся, не виноват ты, это я, я виноват… - Криста понурилась, потом заставила себя встряхнуться – не всё же Дэницу заряжаться от несчастий легко внушаемых людей, а Коста ведь просто слабохарактерный, но отнюдь не испорченный. – Я помогу тебе. Сохраню дом. Вам, детям и внукам дом нужнее, чем сомнительное отцовство Дэница.