Страница 47 из 62
- Стыдно мне тут, - пожаловалась Анна. – Маму с Борисом на руках вижу. Она ему песенку поёт, а он хохочет! Вот и я так же буду… с сынишкой на руках. Да, Криста?
- А я помолюсь, чтобы послал Бог сына, сильного и умного, и утешится мама, и отец полюбит. Они уже и сейчас полюбить готовы.
- Внука полюбят. А меня – блудившую? Вопроса боюсь от сына: «Где отец?» Но больше того Дэница боюсь: насмешек его, взгляда его, губ его, плоти его. Не забыла его тела, Криста, каюсь, помню до мельчайших частичек – хоть и молилась на совесть: не помогают твои молитвы от жизни отречься. Так и стоит он перед глазами – нагой, блудник, убийца. Режет по живому. Боюсь – не выдержу, брошусь в подлые руки.
- А я помолюсь за тебя, чтобы миновал возврат к блуду. Ты теперь Господу принадлежишь, не себе. Ангелочка носишь…
- Ангелочек с крылышками будет?
- Непременно.
- С белыми? Или с чёрными? Что вздрогнула? Что глаза прячешь? Вы с ним заодно. Он гадит, ты подтираешь. Что не так?
- Я попрошу, сестра, чтобы миновало тебя чёрное. Ты сейчас – опора и надежда родителей. Держи себя в руках. Ребёнка береги. Один раз сорвёшься, упадёшь – можешь уже не встать, ребёнка запятнать. А я помолюсь за твою выдержку.
Мало-помалу утешала Криста боли Анны, обращала внутренний взор её к Создателю – а что ещё ей оставалось? Уговаривала вернуться в тихую обитель, пожить дня три – и вернуться, и снова уехать, пока не полегчает. А сама думала – помогут ли молитвы, минует ли чернота ребёнка, не появится ли новый Дэниц, и как самой стыда избежать?
Вот Анна и уехала – поспешно, бросив всё, словно с поля боя бежала дезертиром. Оно и к лучшему. Проводила её Криста и вернулась – помогать Эмилии. Неуверенный в себе Горбач ходил мрачнее тучи, нарезал круги, медленно созревая. Поздно вечером, когда Эмилия легла спать, поднялся он наверх, к постояльцам.
- Буду с господином Люцером говорить. Лично.
Криста поднялась, чтобы выйти, но Дэниц остановил её: - Сиди, Криста. А вы, господин Хоумлинк, говорите. У нас друг от друга секретов нет.
- Давно подозревал, что вы спелись. Один лечит, другой калечит.
- Что вы имеете в виду? – прищурился Дэниц.
- То и имею. Но разговор о другом. О дочери. Вот так. Либо вы, господин Дэниц, женитесь на Анне и ребёнка усыновляете. Либо – вон из моего дома.
- Вот так – круто и резко? Да вы мужественный человек, далеко не кролик, - усмехнулся Дэниц.
- Дэниц, - осадила его Криста. – Негоже оскорблять хозяина дома. Своё достоинство человеческое перечёркиваешь.
- Человеческое? Э… Ты, пожалуй, прав. Так что мне ответить, Коста Хоумлинк? – Дэниц посерьёзнел. - Анна мне симпатична. Но муж из меня никудышный.
- Мне плевать, какой ты муж, мне важнее, чтобы слухов не было. А у ребёнка – отец официальный, законный…
- Вот вы какие – лишь бы закон соблюсти. Закону этому - грош цена, сам знаешь, вы их без конца создаёте и тут же сами нарушаете. Но я готов подумать над предложением.
- И до каких пор ты собираешься думать?
- Пока не истечёт срок оплаты за комнату. А пока, папаша, позволь мне покуролесить напоследок…
Кроткий, мягкий, нерешительный тугодум Коста, который за всю жизнь ни разу никого не ударил – а, собственно, и ударять-то было некого! – только вздохнул. Но Криста видела в глубине его глаз медленно нарастающий ком озлобления, и кулаки его сжались.
- Даю три дня, максимум – четыре, не больше, Дэниц, - сказал он тихо. – Криста свидетель.
- Неделю, Коста, неделю. И ни днём меньше. Решение серьёзное, и думать я буду ох как долго. Там и Анна подоспеет родителей проведать. Тем реальнее положительный ответ.
Коста подозрительно глянул на Дэница – но тот был на удивление серьёзен, и Горбач не усмотрел подвоха.
Без Анны и Бориса дом осиротел. К тому моменту приспело ещё одно печальное и знаковое событие, готовое вот-вот подвести окончательную черту и перечеркнуть семью Хоумлинк. С уходом Бориса и Анны сломался тонкий, сложный, с таким трудом отлаженный Кристой, механизм в душе хозяина дома.
С лёгкой руки Дэница и по его наущению тихий и сдержанный Коста, отваженный от спиртного, заметался, и, чтобы закрыть брешь в душе, начал понемногу отпускать тормоза и приохочиваться к картишкам. Дэниц верно угадал – была у Косты по молодости такая тяга, но любовь к юной и прелестной Эмилии её пересилила. А теперь что? Жена вечно стонущая, на мужа ноль внимания, дети сами по себе, а теперь и вовсе вне дома. С работы то и дело гонят, дом в разрухе, одна отрада оставалась – алкоголь.
А потом молодые и задорные заявились, почему бы не развеяться, вон бугай лысый так складно, ловко и стройно доказывает о том, что в единственной жизни жить надо красиво, весело, ярко, позволяя маленькие, но такие сладкие радости, чтобы на смертном одре не было мучительно больно… и далее по тексту. А что касаемо жизни загробной, то это всё сказочки ушлых и гораздых на НЛП церковников. Верить-то можно, а вот проверить… Так что слушай, но слушай с поправкой. А я уж тебе помогу, выручу, если что, будь уверен! Заодно и деньжат поднакопишь! Как такому исключительному человеку, настоящему мужчине, не помочь? Коста верил и не верил, но после первых выигрышей уверовал в свою исключительность. Даже поначалу жене подарок купил – янтарное ожерелье чудесного, медового цвета с капельками: друг из Прибалтийской страны привёз, такие в Торбанке не то, что редкость – таких вообще не водилось.