Кровавое небо Шерлока Холмса

Дни хо­лод­но­го, без­ли­кого ян­ва­ря в Лон­до­не бы­ли сов­сем бес­цвет­ны­ми, раз­мы­тыми, как пе­ревёр­ну­тое от­ра­жение в дро­жащей ря­би на по­вер­хнос­ти ре­ки, что ре­зала зем­лю, поб­лёски­вала зас­тряв­шим меж двух бе­регов за­тупив­шимся, ис­крив­лённым лез­ви­ем. Ещё бу­дучи ма­лень­ким ре­бён­ком я не очень-то дру­желюб­но от­но­сил­ся к ми­ру вок­руг, счи­тал его ог­ромной ко­роб­кой с прос­ве­чива­ющи­ми стен­ка­ми, из ко­торой мож­но зап­росто выс­крес­ти всё со­дер­жи­мое, ос­та­вив толь­ко не­ус­той­чи­вый кар­кас, де­фор­ми­рован­ный ос­тов. Я брал лист бу­маги и вмес­то пла­нет, кру­жащих по ор­би­там, ри­совал кон­ту­ры рас­кры­тых ко­робок, град стол­кнув­шихся с ни­ми ог­ненных ме­те­ори­тов. Они, гру­бые, рас­ка­лён­ные, смор­щенные, как вы­сох­шие ли­ца, вы­бива­ли всё, что уже ис­чезло нав­сегда: ди­нозав­ры, за­вёр­ну­тые в бин­ты му­мии, ис­треб­лённые зве­ри, уте­рян­ные сок­ро­вища… Я ду­мал, мир из­на­чаль­но был по­лон до­вер­ху и по про­шес­твии ве­ков ис­ся­кал, ут­ра­чивал со­дер­жи­мое, и од­нажды от не­го ос­та­нет­ся толь­ко обо­лоч­ка. Го­ды шли, я от­бро­сил на­ив­ность дет­ских раз­мышле­ний, но нас­ту­пал мо­мент, ког­да всё ка­залось осо­бен­но не­совер­шенным, ка­ким-то бро­шен­ным в пы­ли обор­ванным чер­но­виком. 

Труд­но объ­яс­нить, по­чему ме­ня прес­ле­дова­ло это не­лепое стой­кое ощу­щение гло­жущей пус­то­ты в тот пе­ри­од, ког­да жизнь рас­те­калась та­лым сне­гом, смы­тым вне­зап­но наг­ря­нув­шим лип­ким дож­дём, лу­чи по­лумёр­тво­го сол­нца вре­зались в плот­ные, на­бух­шие об­ла­ка и про­пада­ли, поч­ти не ка­са­ясь зем­ли. От­че­го-то мне ста­нови­лось не­выно­симо тя­жело вли­вать­ся в ритм не­из­бежной зи­мы, ре­аги­ровать на вспыш­ки праз­дни­ков, ис­крен­не улы­бать­ся, ни­кого не сму­щая сво­им не­объ­яс­ни­мым прис­ту­пом тре­воги и отс­тра­нён­ности. Я вы­ходил из до­ма в су­мер­ках, что свин­цо­вым об­ла­ком плы­ли по ули­цам, за­ходил в паб, каж­дый раз дру­гой, за­казы­вал вис­ки, за­кусы­вал горстью оре­хов, взя­тых с мут­но­го стек­лянно­го блюд­ца. Тот же са­мый ал­ко­голь, вы­питый до­ма, ка­зал­ся прес­ным, не­ис­пра­вимо пус­тым, как и во­рох нас­ту­пив­ших дней, по­тому я за­ново, в оп­ре­делён­ный мо­мент, за­тал­ки­вал в се­бя ут­ра­чен­ный вкус жиз­ни глот­ка­ми до­рого­го вис­ки ис­клю­читель­но в па­бах, где под по­тол­ком тряс­лось ма­рево чу­жих ра­дос­тей и от­ча­яния. Я смот­рел, как пи­ли дру­гие, нас­лажда­ясь или спа­са­ясь от бе­зыс­ходнос­ти, чи­тал по их тус­клым взгля­дам и вздра­гива­ющим паль­цам же­лание вы­гово­рить­ся или за­тянуть ве­рёв­ку на шее. Но ни к ко­му не под­са­живал­ся, не за­давал воп­ро­сов, вы­пыты­вая от­кро­вения, от­вле­кая от уг­не­та­ющих мыс­лей. 

Чёрт зна­ет, мо­жет, тот па­рень в по­тёр­той джин­со­вой кеп­ке стал бы мне хо­рошим дру­гом, ве­чера­ми бы мы вы­пива­ли вдво­ём, гром­ко спо­рили, об­сужда­ли вся­кую дре­бедень, па­ру раз бы вре­зали друг дру­гу точ­но в че­люсть. А по­том бы ва­лялись на по­лу, над­ры­ва­ясь от сме­ха, не за­мечая кро­ви и бо­ли. Ут­ром я, прок­ли­ная бу­диль­ник и нес­носно­го дру­га, со­бирал­ся бы на ра­боту впо­пыхах, ис­пачкав ру­баш­ку мас­лом, опаз­ды­вал на лек­ции, пу­тал име­на сту­ден­тов, ук­ло­ня­ясь от роб­ких воп­ро­сов по по­воду рас­се­чён­ной гу­бы и пу­гови­цы, вде­той не в ту пет­лю… Воз­можно, всё так бы и слу­чилось, ес­ли б я взял и по­дошёл к пар­ню, стя­нул с не­го иди­от­скую ста­рую кеп­ку, пох­ло­пал по пле­чу и ска­зал без стес­не­ния, буд­то мы уже бы­ли дав­но зна­комы: «Ты толь­ко поп­ро­буй с со­бой по­кон­чить в мой День рож­де­ния, при­ятель! Зна­ешь, мне хва­тило дел с мер­тве­цами, рас­ска­жу как-ни­будь… Да­вай луч­ше нем­но­го выпь­ем, тог­да и ты мол­чать пе­рес­та­нешь, прос­то не смо­жешь се­бя удер­жать, а нам же на­до иног­да сры­вать­ся с це­пи, чувс­тво­вать сво­боду, прав­да? И кеп­ку эту выб­ро­си. Выб­ра­сывай, выб­ра­сывай, те­бе ста­нет лег­че, это всё бал­ласт, ка­мень на гру­ди, да ты же поч­ти за­дыха­ешь­ся! И у ме­ня та­кое бы­ло, не раз, по­верь… Счи­та­ешь, я каж­дую ми­нуту хо­тел жить, ни в чём не сом­не­вал­ся и не со­жалел? От­нюдь, од­нажды я да­же по­думы­вал раз­бить­ся, наб­рав ско­рость и вле­тев в сте­ну тор­го­вого цен­тра, пред­став­ля­ешь? Но я не хо­чу ста­новить­ся по­дон­ком, ко­торо­го ста­нут ис­крен­не оп­ла­кивать, но ник­то в скор­би и ува­жении к па­мяти ис­ко­рёжен­но­го тру­па не за­ик­нётся, ка­ким я был чу­дови­щем, ес­ли сдал­ся, плю­нул на мо­гилы род­ных и сам ту­да ныр­нул, ос­та­вил жи­вых му­чить­ся. Пос­лу­шай ме­ня, друг, за­дер­жись не­надол­го, лад­но? Ты же неп­ло­хой па­рень. А кеп­ку выб­ро­си. Я не шу­чу». 

Но нез­на­комец ис­чез, я ниг­де боль­ше его не встре­чал, по­нятия не имел, жив ли он, и те­перь ещё бы­ло све­жо бо­лез­ненное ощу­щение, слов­но я упус­тил что-то важ­ное, цен­ное, и вряд ли смо­гу отыс­кать. 

Имен­но в ян­ва­ре, ког­да ред­кий снег ста­новил­ся вяз­кой грязью, зас­тре­вал в ков­ре от­пе­чат­ка­ми по­дошв, я в чёт­ко за­дан­ное вре­мя те­рял связь с ок­ру­жа­ющей жизнью, вы­бивал­ся из строя, как ис­порчен­ный ме­ханизм, про­вали­вал­ся в дру­гую ре­аль­ность, а нас­то­ящая рас­па­далась на кус­ки и не­мела. За­пом­нить да­ту мо­ей пов­то­ря­ющей­ся, цик­личной апа­тии не сос­тавля­ло со­вер­шенно ни­како­го тру­да. Да­та бы­ла вби­та без­различ­ным по­ряд­ком цифр в мо­ём пас­порте. Три­над­ца­тое ян­ва­ря. Ста­биль­но не­из­менное три­над­ца­тое ян­ва­ря, да и как его по­меня­ешь, ес­ли этим ро­ковым со­чета­ни­ем яв­ля­ет­ся да­та тво­его рож­де­ния? Мож­но сме­нить до­кумен­ты, за­пол­нить их лю­бой ком­би­наци­ей цифр, но я не сом­не­вал­ся, что не­види­мый мо­лот про­дол­жит вы­кола­чивать из ме­ня дух имен­но три­над­ца­того ян­ва­ря, в ут­ро­бе но­вого го­да, что уже нас­тал, но не же­лал ни­кому по­казы­вать­ся на гла­за. Я ни­ког­да не ощу­щал это­го за­коно­мер­но­го рез­ко­го скач­ка, что в пол­ночь тол­кал мир впе­рёд, но тот ос­та­вал­ся не­под­ви­жен. Или же я сам от­ка­зывал­ся дви­гать­ся.

С двад­ца­ти лет я пе­рес­тал от­ме­чать свой День рож­де­ния, не про­сил по­дар­ков, но и не от­ка­зывал­ся с ис­кусс­твен­ной из­ма­тыва­ющей веж­ли­востью, ес­ли кто-ни­будь нас­та­ивал и че­рес­чур на­вязы­вал­ся, пре­под­но­ся урод­ли­вые без­де­луш­ки, су­щий му­сор, рас­хва­лен­ные и пе­ре­оце­нён­ные кни­ги, со­дер­жа­ние ко­торых ни­чего во мне не вол­но­вало, а на­обо­рот вы­зыва­ло бо­лез­ненный дис­со­нанс, внут­реннее от­торже­ние. Зна­комые – на­бор сме­ня­ющих друг дру­га лиц – не­уём­но за­кар­мли­вали ме­ня выб­ро­сами их лю­бимых пи­сате­лей, сов­ре­мен­ных или тво­рив­ших на за­кате прош­ло­го сто­летия, и в ком­на­те, от­ве­дён­ной под биб­ли­оте­ку, для по­доб­ных со­чине­ний я ус­тро­ил от­дель­ную пол­ку с наз­ва­ни­ем «Корм для ак­ва­ри­ум­ных рыб». Не су­щес­тво­вало кон­крет­ной уни­вер­саль­ной фор­му­лы иде­аль­ной кни­ги, что неп­ре­мен­но бы мне пон­ра­вилась, не ос­та­вила рав­но­душ­ным, од­на­ко я не пе­рено­сил сколь­зя­щей меж­ду строк фаль­ши, не­пово­рот­ли­вой, зас­ты­ва­ющей бес­формен­ной мас­сой на­пус­кной глу­бины без улав­ли­ва­емо­го смыс­ла, без­дарное под­ра­жание и не­лепую иг­ру вых­ва­чен­ны­ми из кон­тек­ста иде­ями. Я был нак­репко при­вязан к Дик­кенсу, Тек­ке­рею, Ору­эл­лу, Шоу, но при этом не сто­ронил­ся и но­ваторс­тва, про­валь­но­го или удач­но­го. Бо­лее близ­кие друзья, удер­жи­вая в па­мяти осо­бен­ность мо­его ли­тера­тур­но­го вку­са, бы­ли го­раз­до пре­дус­мотри­тель­ней в вы­боре по­дар­ков, о ко­торых я ни­ког­да не про­сил, но лю­ди упор­но счи­тали не­об­хо­димым сле­дова­ние срос­шей­ся с об­щес­твом тра­диции. Но с двад­ца­ти лет во мне, как трес­ну­тая шес­те­рён­ка, зас­тря­ло это жут­кое чувс­тво, дре­мав­шее весь год и вспы­хива­ющее в ян­ва­ре, от­те­ня­ющее брыз­ги кра­сок дей­стви­тель­нос­ти, рав­ня­ющее ме­ня с при­лип­шей к сте­не блед­ной тенью че­го-то не­из­ве­дан­но­го, прер­ванно­го, уте­рян­но­го. 

И в день сво­его трид­ца­тиле­тия, раз­гля­дывая пус­тынные рав­ни­ны с об­ломка­ми сгнив­ших до­мов, от­пе­чаток раз­ма­зан­ной лив­нем зат­хлой жиз­ни за пре­дела­ми стре­митель­но не­суще­гося по­ез­да, я пред­став­лял, что за стек­лом с сетью ка­пель мча­лись в креп­кой связ­ке эпи­зоды нас­то­яще­го и прош­ло­го. Мыс­ли о пред­сто­ящих лек­ци­ях по срав­ни­тель­но­му ли­тера­туро­веде­нию зас­тря­ли на вок­за­ле Сент-Пан­крас, рас­тво­рились в сту­ке ко­лёс, ус­ту­пая уба­юки­ва­ющей пляс­ке вос­по­мина­ний. До­рога в Мар­гейт – до­рога к ма­тери. К ти­хой прис­та­ни её ис­тле­ва­ющей жиз­ни, за­мира­юще­му ды­ханию… Я ед­ва не в пос­леднюю ми­нуту зас­ко­чил в ва­гон, пред­чувс­твуя, что ско­рее дол­жен ока­зать­ся в этом го­роде с зат­вердев­шей кор­кой ми­нув­шей эпо­хи, что при­лип­ла к ули­цам пес­ком, при­несён­ным вет­ром с бе­рега. 

С детс­тва ме­ня, по­жалуй, нич­то так не ин­те­ресо­вало в лю­дях, как их име­на. Дол­жно быть, ко­рень столь не­обыч­но­го лю­бопытс­тва в том, что я дос­та­точ­но дол­гое вре­мя пы­тал­ся раз­га­дать собс­твен­ное, ра­зоб­рать­ся, по­чему ме­ня наз­ва­ли имен­но так. Вы­дели­ли из ме­сива но­ворож­дённых с оди­нако­выми, прон­зи­тель­ны­ми воп­ля­ми не­доволь­ства и стра­ха пе­ред зло­вещим ми­ром зву­ков, за­пахов, раз­дра­жения и об­ма­на.

Ме­ня зо­вут Ин­де­вор Холмс*. Имя не сов­сем обыч­ное, но зву­чащее под­стать за­бав­ной тра­диции мо­ей не­ор­ди­нар­ной, вы­бива­ющей­ся из нор­мы семьи. Тра­диции, ко­торую я ед­ва ли ста­ну про­дол­жать – на­зывать де­тей стран­ны­ми, ред­ки­ми име­нами, с рож­де­ния зак­ла­дывая не­кую тай­ну. И чь­им яв­лялся я стрем­ле­ни­ем, ку­да, с ка­кой целью – от­вет до не­кото­рых пор был не­из­вестен, скрыт за пе­леной неп­ро­житых лет. Ин­де­вор. Та­кой слег­ка обес­ку­ражи­ва­ющий и сом­ни­тель­ный вы­бор, вы­зыва­ющий ряд обос­но­ван­ных воп­ро­сов, сде­лала моя ма­ма, а отец сог­ла­сил­ся без за­тяж­ных спо­ров, не имея аль­тер­на­тив­но­го ва­ри­ан­та, не нас­та­ивая на ином. Нель­зя ка­тего­рич­но ут­вер­ждать, что для не­го не су­щес­тво­вало раз­ни­цы, и что по­доб­ный от­ветс­твен­ный мо­мент он встре­тил с рав­но­души­ем, от­сутс­тви­ем ка­кого-ли­бо ин­те­реса. Отец дей­стви­тель­но был рас­те­рян, сму­щён, пусть дрожь ис­тинных чувств сот­ря­сала его лишь из­нутри и не от­ра­жалась во внеш­них уло­вимых пе­реме­нах, у­яз­влён вспыш­кой из­ну­ря­ющих пе­режи­ваний – пос­ле тя­жёлых ро­дов ма­ма нес­коль­ко су­ток про­вела в ко­ме, из­му­чен­ное те­ло на­поми­нало по­ле боя меж­ду смертью и по­пыт­кой выс­крес­ти жизнь, от­дать её све­ту.

Отец, раз­давлен­ный стра­хом сно­ва по­терять жен­щи­ну, за ко­торую бил­ся с са­мим со­бой, смот­рел на смор­щенный свёр­ток че­лове­ка, хруп­кую обо­лоч­ку, пус­той со­суд без во­ли и си­лы, и бо­ял­ся ос­тать­ся на­еди­не с этим ос­колком су­щес­тва, в ко­тором тек­ла его кровь, сце­пились его ге­ны, смесь склон­ностей, при­вычек и тон по­веде­ния… Ви­дел ни­чем не ис­порчен­ный ис­ток, об­ре­чён­ный впи­тывать грязь ско­выва­ющей ре­аль­нос­ти, и пред­по­лагал, что не смо­жет убе­речь ме­ня от зла и оши­бок. И отец вов­се не стал мо­им щи­том, стек­лянным ку­полом, ог­ражда­ющим от гра­да неп­ри­ят­ностей. Поч­ти не хо­дил на ве­чера чте­ния Шек­спи­ра, выс­тупле­ния на­шей школь­ной рок-груп­пы, не слы­шал, как я ис­тя­заю стру­ны ги­тары, ста­ра­ясь не вгля­дывать­ся в ря­ды зри­телей, где он мог за­нять лю­бое сво­бод­ное мес­то, ап­ло­диро­вать по инер­ции, но вмес­то это­го пог­ру­жал­ся в ра­боту, бе­жал от пуб­личных про­яв­ле­ний гор­дости за сы­на от­нюдь не по­тому, что ни кап­ли не гор­дился, не це­нил мою сме­лость и не­убы­ва­ющее упорс­тво. Отец – Шер­лок Холмс в ло­вуш­ке люб­ви, бла­годар­ности, ис­купле­ния и спа­сения. Он был мо­ей не­руши­мой ос­но­вой, проч­ным фун­да­мен­том, нез­ри­мой на­дёж­ной опо­рой. Отец поз­во­лил ощу­тить мощь каж­до­го раз­ры­ва­юще­го уда­ра и удер­жать рав­но­весие. Я не за­мечал ни ра­зу, что­бы он го­ворил с ма­мой о люб­ви: его не­сом­ненное, яс­ное приз­на­ние чи­талось в бе­ге сквозь огонь пы­ла­юще­го по­местья Фи­цу­иль­ям, гро­хота­ло в ярос­тных выс­тре­лах в сте­ну, сколь­зи­ло в его за­туха­ющем взгля­де, как та­ющее в чёр­ных об­ла­ках све­чение се­реб­ристой лу­ны... Он ни ра­зу не про­из­нёс «я люб­лю те­бя». Но до­казы­вал это до пос­ледне­го вздо­ха. 

Ин­де­вор. По­пыт­ка двух опа­лён­ных оди­ночес­твом и болью лю­дей. По­пыт­ка об­рести це­лос­тность и бро­сить мне под но­ги луч­ший путь. Джон Ват­сон рас­ска­зывал, что по­нача­лу счи­тал это оче­ред­ной шут­кой и нес­коль­ко раз пе­рес­пра­шивал в не­до­уме­нии: «Серь­ёз­но, как вы наз­ва­ли сы­на? Мо­жет, вам прис­ни­лось?»

К име­нам ма­ма всег­да от­но­силась с осо­бым тре­петом и въ­ев­шей­ся под ко­жу ос­то­рож­ностью, всмат­ри­валась в зна­чение, омы­вала кровью сво­ей жиз­ни, на­деля­ла та­инс­твен­ным смыс­лом, ко­торый не вся­кий мог раз­ли­чить, не зная ис­то­рии, вы­сечен­ной на ней шра­мами и уда­рами. Дже­раль­дин Фи­цу­иль­ям. Ад­ри­ана Фла­вин. Ад­ри­ана Холмс. Це­поч­ка имён, ко­торую за­мыка­ет ко­неч­ный, дос­тро­ен­ный, соб­ранный из об­рывков об­раз, фи­наль­ное со­чета­ние. 

Ро­дите­ли за­регис­три­рова­ли брак спус­тя ме­сяц пос­ле вос­со­еди­нения, не ус­тра­ива­ли яр­кой сва­деб­ной це­ремо­нии со зво­ном бо­калов и гро­мыха­ни­ем му­зыки, пос­ле не сох­ра­нилось тра­дици­он­ных те­мати­чес­ких фо­тог­ра­фий, соб­ранных в один аль­бом. Чис­то­та бе­лого платья и стро­гость кос­тю­ма сме­нилась прос­то­той и об­во­лаки­ва­ющим не­под­дель­ным у­ютом квар­ти­ры на Бей­кер-стрит, это­го креп­ко­го убе­жища, где умес­ти­лись все, ко­го ма­ма охот­но приг­ла­сила на скром­ное праз­дно­вание, и ко­го отец пус­тил на по­рог. Гре­гори Лес­трейд, смут­но при­поми­нав­ший ли­цо мо­ей ма­тери, со­от­но­ся его с ис­тёршим­ся об­ра­зом со­об­ра­зитель­ной де­вуш­ки-гра­фоло­га, ко­торую Шер­лок Холмс при­вёл на мес­то прес­тупле­ния, стал не­воль­ным сви­дете­лем не ина­че как ис­то­ричес­ко­го со­бытия, ли­ша­юще­го да­ра ре­чи. Отец ок­рестил брак сме­хот­ворным ри­ту­алом за­кос­те­нев­ше­го об­щес­тва, но, ве­ро­ят­но, на­мере­вал­ся соз­дать семью, что хо­тя бы по на­личию со­от­ветс­тву­ющих до­кумен­тов с пе­чатя­ми и под­пи­сями бу­дет счи­тать­ся обык­но­вен­ной, не вы­ходя­щей за рам­ки ус­то­яв­ше­гося пред­став­ле­ния. 

– Вы­ходи за ме­ня, – чуть ли не при­казы­вая, ли­шая вы­бора и шан­са вос­про­тивить­ся, спо­кой­но ска­зал отец, опус­тившись на ко­лени пе­ред мо­за­икой из че­лове­чес­ких ос­танков, кар­тин, вы­ложен­ных внут­реннос­тя­ми и кос­тя­ми кри­тиков, ос­корбив­ших рез­костью оцен­ки од­но­го свих­нувше­гося ху­дож­ни­ка. По­лиция дол­го и бе­зус­пешно вы­ис­ки­вала след уни­жен­но­го мсти­теля.

– Что? – ма­ма си­дела нап­ро­тив, про­щупы­вала внут­ри се­бя ко­лющую, рас­ка­лён­ную си­лу, что цеп­ля­лась за не­види­мую пыль про­изо­шед­ше­го, зас­тывшую в воз­ду­хе, счи­тыва­ла пос­ле­дова­тель­ность со­бытий, рас­смат­ри­вала за­тума­нен­ные ли­ца. Она ста­ралась не ис­поль­зо­вать спо­соб­ности без не­ос­по­римой не­об­хо­димос­ти, но иног­да тём­ная энер­гия тес­ни­лась в гру­ди, сдав­ли­вала, на­кап­ли­валась, чер­не­ла в ве­нах, рва­лась на­ружу, и отец вов­ле­кал её в рас­сле­дова­ние, что­бы заг­лу­шить на­пор, по­мочь из­ба­вить­ся от на­зой­ли­вых го­лосов, дать вы­ход жгу­чей си­ле.

«Вам сно­ва по­надо­бил­ся гра­фолог?» – спро­сил Лес­трейд, вни­матель­но изу­чая мол­ча­ливую жен­щи­ну, за­мер­шую ря­дом с мо­им ре­шитель­но нас­тро­ен­ным от­цом.

«Да, но те­перь она ста­нет раз­би­рать сов­сем дру­гой по­черк». И тре­бу­ющий по­яс­не­ний опе­шив­ший ин­спек­тор по­лучил дос­та­точ­но ис­черпы­ва­ющий до­вод, раз­де­лил тай­ну де­тек­ти­ва и яс­но­видя­щей, от­ме­тив, что на­пар­ни­ком Шер­ло­ка Хол­мса не мо­жет быть нор­маль­ный че­ловек. 

– На­де­юсь, вы не ко мне об­ра­ща­етесь? – слег­ка рас­те­рян­но по­ин­те­ресо­вал­ся Лес­трейд, но его сло­ва не вско­лых­ну­ли ни­чей ин­те­рес, зас­ты­ли без от­кли­ка, про­вали­лись ку­да-то в пус­то­ту. Тог­да цен­ность пред­став­лял лишь один воп­рос. В за­вален­ном кус­ка­ми ме­бели по­меще­нии заб­ро­шен­но­го скла­да боль­ше не бы­ло ни­кого: на не­кото­рое вре­мя ин­спек­тор ве­лел по­лицей­ским и эк­спер­там вый­ти за дверь, так не воз­ни­кало пре­пятс­твий в ви­де пос­то­рон­не­го лю­бопытс­тва и це­пеня­щего за­меша­тель­ства. 

– Брось, Ад­ри­ана, ты прек­расно рас­слы­шала, не зас­тавляй пов­то­рять ещё раз.

– Ты пред­ла­га­ешь мне вый­ти за­муж, гля­дя на вы­воро­чен­ные лёг­кие, же­лудок и пе­чень?

– Ре­шил уточ­нить твой по­ложи­тель­ный от­вет, по­ка вы­далась сво­бод­ная ми­нута пе­ред тем, как я на­зову ад­рес убий­цы.

– Пос­той… – ма­ма нах­му­рилась, в уве­рен­ном то­не уга­дывал­ся при­лив не­доволь­ства. – Ты на­зовёшь?

– По­ка ты усер­дно раз­гре­бала плас­ты ушед­ше­го вре­мени и ко­палась в прош­лом, на­вер­ня­ка зас­тре­вая в рас­по­ряд­ке дня неп­ризнан­но­го ге­ния, я ус­пел те­бя опе­редить…

– Те­бе слу­чай­но по­вез­ло толь­ко се­год­ня, удач­но сош­лись звёз­ды, – прер­ва­ла его три­умф ма­ма и хит­ро улыб­ну­лась, уб­рав за ухо ко­рот­кую чуть вь­ющу­юся прядь. По­рой она не упус­ка­ла воз­можнос­ти в шут­ку воз­ра­жать или с неж­ностью, без ка­кой-ли­бо зло­бы и рез­кости пос­ме­ивать­ся над от­цом, за­тевая не­вин­ные спо­ры. – И с че­го ты взял, что я обя­затель­но сог­ла­шусь?

– Зав­тра мы идём по­давать за­яв­ле­ние в ре­гис­тра­ци­он­ный офис, по­тому про­тиво­полож­ный ва­ри­ант ис­клю­чён, о чём я и со­бирал­ся те­бя пре­дуп­ре­дить. 

– А я вам не ме­шаю? – ос­то­рож­но встрял Лес­трейд, вы­жидая удоб­но­го мо­мен­та, что­бы про­тол­кнуть по­добие зву­ка в на­чав­ший­ся вне­зап­но ди­алог, чёт­ко обоз­на­чить своё при­сутс­твие и суть за­путан­но­го де­ла, ко­торое вдруг ока­залось от­бро­шено на вто­рой план, вы­тес­не­но нас­той­чи­вым вы­яс­не­ни­ем не ме­нее ин­три­гу­ющих об­сто­ятель­ств.

– По прав­де го­воря, ме­ша­ете, – нем­но­го за­дум­чи­во ут­вердил отец, взгля­нув на ин­спек­то­ра ис­подлобья. – От­вле­ка­ясь на ва­ши реп­ли­ки, Ад­ри­ана не то­ропит­ся с от­ве­том.

– Что же, тог­да име­нем за­кона объ­яв­ляю вас же­нихом и не­вес­той. Сей­час вы, на­конец, ска­жете, где нам ис­кать это­го ху­дож­ни­ка-мань­яка?

На заб­рызган­ном дож­дём стек­ле я раз­гля­дел изог­ну­тую ли­нию сво­ей не­воль­ной, ус­та­лой улыб­ки. Мне нра­вил­ся Грег, ве­сёлый, ис­крен­ний, по­рой зас­тенчи­вый, вос­хи­щён­ный та­лан­том и пре­дан­ностью от­ца, доб­рый друг-вос­по­мина­ние, что уво­дит к по­луза­бытым ос­тров­кам рас­таскан­ной, рас­тре­вожен­ной па­мяти. 

Ват­со­ны бы­ли сви­дете­лями при ре­гис­тра­ции, и Джон, оче­вид­но, да­леко не сра­зу осоз­нал ре­аль­ность ус­ло­вий, в ко­торых не пред­став­лял мо­его от­ца и в са­мых сме­лых фан­та­зи­ях. Ник­то и не пред­по­лагал, что под сти­ха­ющие от­зву­ки од­ной кра­сивой свадь­бы с по­им­кой убий­цы под за­навес про­мель­кнёт дру­гая в ма­лень­кой, тёп­лой ком­па­нии, на­поми­ная уми­рот­во­рён­ное, глу­бокое мол­ча­ние, пе­рели­вы му­зыки сер­дца. Вир­джи­ния Хар­ран от­пра­вила по элек­трон­ной поч­те ко­рот­кое пись­мо, в ко­тором сколь­зну­ла её не­из­менная уг­рю­мая нас­мешка: «Да­же смер­ти не встать меж­ду ва­ми? Вер­но, мис­тер Холмс?».

Ник­то не до­пус­кал и об­ломка мыс­ли о том, что прак­ти­чес­ки вслед за Ро­зи Ват­сон, мо­ей вер­ной, про­ница­тель­ной и за­бав­ной под­ру­гой, бес­ко­неч­но ищу­щей в лю­дях свет, по­явит­ся Ин­де­вор Холмс, че­ловек, ко­торый оце­пене­ет, прис­ты­жен­ный и по­терян­ный, на по­роге свер­ка­юще­го бу­дуще­го и ос­ме­лит­ся пе­решаг­нуть грань с опоз­да­ни­ем, топ­чась на ос­колках же­ланий. Я бо­ял­ся, что не су­мею стать тем, ко­го отец всег­да уз­на­вал во мне. В изъ­еден­ной ду­ше про­дол­жа­ла жить его не­ис­тре­бимая на­деж­да.

Ба­буш­ка с де­душ­кой и вов­се уз­на­ли о не­ожи­дан­ной же­нить­бе млад­ше­го сы­на со­вер­шенно слу­чай­но, ед­ва не ли­шив­шись рас­судка от сок­ру­ша­ющей но­вос­ти, что не ук­ла­дыва­лась в го­лове. А ба­буш­ка, пусть и при­вык­шая к вздор­ным вы­ход­кам и сюр­при­зам, раз­ры­далась, уви­дев ме­ня, кап­ризно­го кро­шеч­но­го че­ловеч­ка, за­вёр­ну­того в пе­лён­ку, за­печа­тан­но­го в пле­ну ог­ра­ничен­ных ре­ак­ций и реф­лексов. 

Дя­дя Май­крофт со свой­ствен­ной ему по­доз­ри­тель­ностью и скры­тым бес­по­кой­ством прис­матри­вал­ся к сло­жив­шей­ся си­ту­ации и оце­нивал ве­ро­ят­ность гря­дущих проб­лем, свы­ка­ясь с не­из­бежность по­ложе­ния. «Приз­на­юсь чес­тно, Ин­де­вор, и ты, дол­жно быть, раз­га­дал сам – я мог бы раз­лу­чить бра­та с этой неп­ред­ска­зу­емой, опас­ной жен­щи­ной, ка­кие бы она ни взду­мала ус­тро­ить мис­ти­чес­кие фо­кусы, – спус­тя му­читель­ные го­ды го­ворил дя­дя Май­крофт. – Но не сде­лал это­го. В от­но­шении Шер­ло­ка бы­ло зат­рудни­тель­но пос­ту­пать во бла­го, пра­виль­но, и не встре­чать рез­ко­го соп­ро­тив­ле­ния с его сто­роны, я всег­да за­ботил­ся о нём и ста­рал­ся не за­мечать слёз и воз­му­щения, от­ча­ян­ных про­тес­тов… А здесь я не стал воз­ра­жать».

По­ка ро­дите­ли мо­их од­ноклас­сни­ков раз­во­дились, схо­дились, из­ме­няли, де­лили иму­щес­тво, мои же ос­та­вались не­выно­симы­ми, слож­ны­ми, не­понят­ны­ми, не­пов­то­римы­ми и са­мыми до­роги­ми и лю­бимы­ми для ме­ня людь­ми, что бы ни про­ис­хо­дило, что бы ни вы­нуж­да­ло нас хло­пать две­рями и раз­ру­бать сер­дца мо­лотом жес­то­ких слов, бро­шен­ных на пи­ке нер­вно­го нап­ря­жения. 

Я на­шёл их за­писи три го­да на­зад. Ка­залось, отец сам всё при­думал и подс­тро­ил так, что­бы я ра­но или поз­дно нат­кнул­ся на це­лый ку­сок жиз­ни, слеп­ленной из бо­ли, ве­ры, сос­тра­дания и про­тивос­то­яния. Бы­ло неп­росто при­нять, что вся эта не­мыс­ли­мая чер­товщи­на ког­да-то тво­рилась на са­мом де­ле, стя­гива­ла судь­бы мо­их ро­дите­лей в не­раз­рывный узел. Я всег­да счи­тал ма­му стран­ной: бы­вало, она поч­ти не спа­ла, тщет­но пы­талась усы­пить се­бя чте­ни­ем книг, но я до­гады­вал­ся, что ли­нии стро­чек прос­то мель­ка­ли пе­ред ус­тавши­ми гла­зами, как де­ревья за стек­лом ра­зог­навшей­ся ма­шины, рас­ка­чива­ли соз­на­ние, раз­дра­жали и зли­ли. Отец час­то не но­чевал до­ма, про­падал сут­ка­ми, мо­та­ясь по зад­воркам Ан­глии, уни­мая лю­бопытс­тво и рас­пу­тывая клуб­ки нес­конча­емых за­гадок. Нич­то не мог­ло выт­ра­вить из не­го Шер­ло­ка Хол­мса, жаж­ду­щего, бес­по­кой­но­го, не­ос­та­нови­мого. Так дей­ство­вал за­щит­ный ме­ханизм, что сра­баты­вал вре­мя от вре­мени и вы­метал из зо­ны вни­мания всё, что име­ло от­но­шение к семье. Он от­да­вал нам боль­ше, чем бы­ло ему под си­лу.

В та­кие пу­га­ющие, ле­деня­щие кровь но­чи, ког­да в опус­тевшей спаль­не ма­ма де­лила ти­шину с кни­гой и жа­ром лам­пы, я при­ходил к ней, са­дил­ся на край не­рас­прав­ленной пос­те­ли и ста­рал­ся не ше­велить­ся, наб­лю­дая с пре­дель­ной ос­то­рож­ностью и ца­рапа­ющим сер­дце ужа­сом, бес­шумно вды­хал воз­дух. Вды­хал не­выра­зимый страх мо­ей ма­тери: иног­да она очень бо­ялась ос­та­вать­ся од­на, тра­вила се­бя круж­ка­ми до тош­но­ты креп­ко­го ко­фе, хлес­та­ла по ще­кам и на­обо­рот при­казы­вала не спать, за­мира­ла у зер­ка­ла, и ли­цо её бы­ло пе­реко­шено от гры­зуще­го му­чения, как ра­зор­ванная ко­жаная мас­ка. Ког­да мне бы­ло де­сять лет, я наб­ро­сил­ся с ку­лака­ми на вер­нувше­гося под ут­ро от­ца, дёр­гал про­пах­шее лив­нем и си­гаре­тами паль­то, ко­лотил по но­гам, бил лбом в жи­вот и кри­чал, зах­лё­быва­ясь сле­зами:

– Я те­бя не­нави­жу! Не­нави­жу! 

Пов­то­рял и пов­то­рял, из­ны­вая от прон­зи­тель­ной, рас­ка­лыва­ющей бо­ли в гру­ди, прог­ла­тывая окон­ча­ния, при­кусы­вая язык, ду­мал, что он за­вёл лю­бов­ни­цу, и по­это­му ухо­дил из до­ма. Кло­кочу­щая ярость за­кипа­ла, за­тума­нива­ла и по­рабо­щала ра­зум, а отец мол­чал, не дви­гал­ся, поз­во­лял из­би­вать его, тер­пел ис­ступ­лённый гнев, при­нимая эту об­ру­шив­шу­юся бу­рю за спра­вед­ли­вое на­каза­ние, пре­дель­ную чес­тность, осо­бую фор­му раз­го­вора, ко­торый не­воз­можно вес­ти с по­мощью слов. И ког­да я ис­черпал на­копив­шу­юся ди­кую злость, при­тих, хва­тая ртом воз­дух, уни­мая дрожь, то отец, слов­но на под­ре­зан­ных но­гах, сел пе­редо мной, при­пав спи­ной к две­ри, уда­рив­шись за­тыл­ком. 

– Ма­ма спит? – спро­сил он, мед­ленно про­чер­тив взгля­дом за­литый пе­пель­ным мра­ком ко­ридор до по­воро­та в спаль­ню. Тус­клый, зыб­кий рас­свет прос­ту­пал за ок­на­ми не­тороп­ли­во, вид­нелся блёк­лы­ми вы­тяну­тыми пят­на­ми, прог­ла­тывал рас­сы­пан­ные бе­лые зёр­на звёзд. Не­дав­но мы пе­ре­еха­ли в рай­он Фул­хэм в но­вый прос­торный дву­хэтаж­ный дом с вы­соки­ми по­тол­ка­ми, са­дом с маг­но­ли­ями на зад­нем дво­ре, пле­тис­ты­ми ро­зами, жас­ми­ном, а сра­зу за ря­дами виш­ни и ро­доден­дро­на поб­лёски­вал не­боль­шой бас­сейн с прис­тро­ен­ной бе­сед­кой. 

Я кив­нул, под­жав гу­бы. Об­ро­нив рас­кры­тую кни­гу, она зас­ну­ла пол­ча­са на­зад.

– Сле­дил за ней всю ночь? – блед­но-си­ние те­ни лег­ли на его из­мождён­ное ли­цо. 

Рас­тво­ря­ющее ть­му осен­нее ут­ро буд­то не выс­ве­чива­ло его об­лик, а сти­рало, прев­ра­щало в хруп­кий ри­сунок из тём­ной пы­ли.

– Ты не лю­бишь ма­му? – дрог­нувшим, ос­ла­бев­шим го­лосом спро­сил я.

Отец мяг­ко улыб­нулся, опус­тив го­лову, и вдруг чуть по­дал­ся впе­рёд, сжал ме­ня в по­рывис­том, от­ча­ян­ном, пе­рек­ры­ва­ющем оби­ды и ярость объ­ятии, дер­жал так силь­но и боль­но, ес­ли бы мы оба по­вис­ли на краю без­донной про­пас­ти. Я в рас­ка­янии и на­катив­шем ужа­се при­ник к его гру­ди, пла­кал, вслу­шива­ясь в бе­шеный ритм сер­дца, под­линный звук ис­ти­ны, от­вет, вы­битый в глу­бине его уди­витель­ной ду­ши. Пульс от­ца до сих пор сту­чал во мне нес­терпи­мым эхом.

Тем ут­ром, пе­рело­мив­шем дни, ис­ка­зив­шем их рус­ло, отец ски­нул паль­то и бо­тин­ки, про­шёл в спаль­ню и лёг ря­дом с ма­мой, ут­кнув­шись но­сом в её во­лосы. Нап­ря­жён­ное, гус­тое без­молвие вско­лых­нул не­раз­борчи­вый шё­пот – мор­ская пе­на, рас­тёкша­яся по глад­ким кам­ням. Нес­коль­ко слов, что отец про­из­нёс слиш­ком ти­хо, ос­та­лись для ме­ня за­гад­кой, зна­ком не­пов­то­римой неж­ности. 

Тог­да же мне и рас­ска­зали о по­тус­то­рон­них ми­рах и спо­соб­ностях ма­мы, об­ре­чён­ной су­щес­тво­вать с бре­менем да­ра и па­мяти, что об­жи­гала от­све­тами по­жара. Кри­ки их не­забы­ва­емо­го бес­по­щад­но­го прош­ло­го зву­чали в сто­нах над­рывной скрип­ки и хрус­таль­ном пла­че фор­тепь­яно, точ­но раз­би­ва­ющи­еся ль­дин­ки. Ве­чера­ми я прис­ло­нял­ся к спин­ке крес­ла и слу­шал с упо­ени­ем и все­цело ох­ва­тыва­ющей тос­кой, как ро­дите­ли, сом­кнув ве­ки, об­ща­лись спле­тени­ем нот, иг­ра­ли му­зыку их стих­шей бо­ли и не­веро­ят­ной люб­ви, прон­за­ющую ме­лодию горь­ких и слад­ких вос­по­мина­ний: че­реда не­из­бежных, на­чер­танных Все­лен­ной встреч, ис­пы­таний, про­литая кровь и без­гра­нич­ная сво­бода. Те­перь я не смел сом­не­вать­ся – отец дей­стви­тель­но лю­бил ма­му. А я не на­учил­ся лю­бить так же, как мог Шер­лок Холмс, не­выно­симо, не­ис­то­во, каж­дым вдо­хом и им­пуль­сом нер­ва. Ви­димо, по­это­му я раз­вёлся с же­ной пос­ле двух ми­молёт­ных лет бра­ка. 

Од­нажды око­ло по­луно­чи отец пос­ту­чал в дверь мо­ей ком­на­ты, я тут же зах­лопнул но­ут­бук, слов­но за­пах­нул об­на­жён­ную ду­шу.

– Что ты пи­шешь? – он не со­бирал­ся на­казы­вать за то, что я чуть ли не сут­ки с ко­рот­ки­ми пе­реры­вами про­сидел пе­ред эк­ра­ном, усер­дно на­бирая текст, не ус­пе­вая за по­током соз­на­ния. Ему ста­ло ин­те­рес­но, что же вы­тол­кну­ло ме­ня из ре­аль­нос­ти. 

– Ерун­да, ни­чего сто­яще­го, – неб­режно от­махнул­ся я.

– Сна­чала рас­ска­жи, а я сам оп­ре­делю, чушь ли это.

– Ну… Я при­думал ис­то­рию о па­рал­лель­ном ми­ре, что на­ходит­ся по ту сто­рону оке­ан­ско­го дна, и где не­бо – бур­ля­щие вих­ри волн, вмес­те с дож­дём осы­па­ют­ся ра­кови­ны и глу­боко­вод­ные ры­бы, а на­селя­ющие мир лю­ди прис­по­саб­ли­ва­ют их для сво­их нужд, ус­тра­ива­ют эк­спе­диции, за­бира­ют се­бе про­пав­шие сок­ро­вища, за­тонув­шие ко­раб­ли, утас­ки­ва­ют утоп­ленни­ков и де­ла­ют из них де­шёвых ра­бов, ко­торые тру­дят­ся на ма­нуфак­ту­рах и по­лях, – я про­дол­жал опи­сывать идею, что опь­яни­ла ме­ня, сво­дила с ума и не да­вала по­коя, и я от­ва­жил­ся вып­леснуть её на­ружу, поп­ро­бовал при­дать сло­вес­ную фор­му, сжёг столь­ко ча­сов, соз­да­вая сю­жет и пер­со­нажей, а отец не пе­реби­вал, слу­шал так вни­матель­но, как ни­ког­да преж­де, и лишь в его нас­то­рожен­ном взгля­де гус­те­ла зло­вещая, хо­лод­ная тень. 

– Обе­щай неп­ре­мен­но за­кон­чить эту ис­то­рию, Ин­де­вор, а сей­час ло­жись спать, ты не за­меча­ешь, что слиш­ком ус­тал. Ма­ма бу­дет огор­че­на.

– Те­бе пон­ра­вилось?

– Ра­зуме­ет­ся, ина­че бы я го­раз­до рань­ше по­желал спо­кой­ной но­чи.

Я мол­ча улыб­нулся, чувс­твуя при­лив неж­но­го теп­ла и ра­дос­ти, ред­кий, изу­митель­ный миг еди­нения на­ших мыс­лей, и про­питан­ный этим вос­торгом ус­нул, не по­доз­ре­вая, что ут­ром отец пе­рес­та­нет ды­шать. Мне бы­ло пят­надцать, ког­да он умер. То пред­ска­зание, ко­торо­му Шер­лок Холмс от­ка­зывал­ся ве­рить, в ито­ге нас­тигло его, вы­вер­ну­ло на­из­нанку мно­гие жиз­ни, ос­та­вило глу­бокий не­зарас­та­ющий шрам. Я рас­кро­шил но­ут­бук, прев­ра­тил миф о па­рал­лель­ном ми­ре в плас­ти­ковый му­сор. Не­делю спус­тя ма­ма се­ла за фор­тепь­яно и нес­ме­ло, сод­ро­га­ясь от каж­до­го зву­ка, что ре­зал да­вящую ти­шину, иг­ра­ла со­чинён­ную от­цом ме­лодию, а от­ло­жен­ная в угол скрип­ка вто­рила удуш­ли­вым мол­ча­ни­ем. Ду­эт с пус­то­той, ис­чезнув­шей эпо­хой, не­пол­но­цен­ная, обор­ванная му­зыка в ожи­дании от­ве­та. Я не вы­дер­жал и ед­ва не при­давил ей паль­цы де­ревян­ной крыш­кой:

– Он умер и боль­ше не возь­мёт­ся за скрип­ку!

Ма­ма за­жала рот дро­жащей ла­донью и заж­му­рилась, спазм стис­нул же­лез­ны­ми це­пями. Я при­пал к её но­гам, в сбив­чи­вом бор­мо­тании про­сил про­щения и ры­дал, бес­силь­ные воп­ли прон­за­ли сте­ны до­ма сле­дом за ог­лу­ша­ющим хлоп­ком.

– Ты ещё уви­дишь его, Ин­ди, уви­дишь, преж­де чем мы сно­ва об­ре­тём друг дру­га и уже не рас­ста­нем­ся.

– Ког­да? – в сер­дце зат­ре­пета­ла чах­лая на­деж­да.

– Не ду­май о вре­мени, прос­то жи­ви и пом­ни, род­ной, ищи, не сда­вай­ся, не жа­лей и не бой­ся стать со­бой… Пом­ни, кем был твой отец.

Жизнь и смерть есть всег­да, не­раз­лучные, не­под­купные, с лёг­костью обо­рачи­ва­ющие лю­бые улов­ки про­тив нас са­мих, веч­ные, единс­твен­ные яв­ле­ния, в ко­торых бес­смыс­ленно сом­не­вать­ся. Их нель­зя пе­рехит­рить, да­же ес­ли ты от­ча­ян­но по­веришь в собс­твен­ный бе­зуко­риз­ненный об­ман. Для них не су­щес­тву­ют се­кун­ды и ты­сяче­летия, жизнь и смерть пле­тут ве­ка са­ми по се­бе, мо­гут сдви­нуть срок, пе­ре­ина­чить да­ту, пог­ру­зить в ил­лю­зию по­коя, но ис­чезнуть – ни­ког­да. Не бу­дет ни бес­смер­тия, ни пол­ней­ше­го от­сутс­твия жиз­ни, прек­ра­щения её жал­ко­го би­ения хоть в са­мой сер­дце­вине ед­ва уло­вимой взгля­дом нич­тожной, пос­ледней бак­те­рии. 

Толь­ко по­оче­рёд­ные выс­тре­лы смер­ти и жиз­ни, на­чатая из­древ­ле бес­ко­неч­ная ду­эль без по­беди­телей и про­иг­равших. 

Там, где дол­жна быть смерть – гря­нет смерть.

Там, где дол­жна воз­никнуть жизнь – за­родит­ся жизнь.

Ты хо­тела мно­гое ис­пра­вить, ма­ма, вы­вес­ти к луч­ше­му ис­хо­ду и пре­дуп­режда­ла о том, что по­лучит­ся в ито­ге, ес­ли пос­ту­пить по-дру­гому, но стол­кну­лась с тем, кто ока­зал­ся го­раз­до уп­ря­мее те­бя. 

Я вы­шел на пер­рон неп­ри­вет­ли­вого, пас­мурно­го Мар­гей­та, буд­то ныр­нул в ожив­шую раз­мы­тую ста­рую фо­тог­ра­фию, а па­мять под­бро­сила пос­ледние мгно­вения жиз­ни от­ца, ко­торые ма­ма по мо­ей прось­бе с ог­ромным тру­дом су­мела из­ло­жить на бу­маге. 

Ин­ди спал в сво­ей ком­на­те на­вер­ху с ви­дом на ис­кря­щий­ся бе­рег Тем­зы, мы ле­жали в пос­те­ли, пе­реби­рая спу­тав­ши­еся мыс­ли, ти­канье ча­сов ос­тавля­ло тре­щины на сер­дце.

– Что про­изош­ло в пер­вую се­кун­ду пос­ле Боль­шо­го взры­ва? – стран­ный, до­водя­щей до не­моты и оце­пене­ния воп­рос, сколь­знув­ший из недр за­сыпан­но­го пылью прош­ло­го. Сор­вавший­ся с язы­ка Шер­ло­ка гне­тущим пред­зна­мено­вани­ем, раз­ди­ра­ющим рёб­ра. Кро­вавый вкус при­та­ив­шей­ся не­умо­лимой смер­ти опа­лил гу­бы.

– Те­бя это ни­ког­да не ин­те­ресо­вало, – изум­лённо отоз­ва­лась я, при­под­нявшись на лок­те, гля­дя в гла­за Шер­ло­ка, по­мер­кшие в не­под­вижной тем­но­те. – Вновь рас­ска­зать о по­ниже­нии тем­пе­рату­ры, фо­тонах и элек­тро­нах?

– Нет, по­кажи мне Все­лен­ную, Ад­ри­ана. 

Я бе­реж­но при­кос­ну­лась к хо­лоде­ющим вис­кам, при­жалась лбом к его лбу с при­лип­ши­ми куд­ря­выми пря­дями, ощу­щая стре­митель­ные скач­ки рас­па­да­ющих­ся мыс­лей, бег воп­ро­сов в по­гоне за ус­коль­за­ющи­ми от­ве­тами, со­жале­ния и тле­ющие огонь­ки не­выс­ка­зан­ной ра­дос­ти. Шер­лок, ус­ми­ряя но­ющую боль, пог­ла­дил мои рас­чё­сан­ные во­лосы, ко­торые я те­перь всег­да подс­три­гала, и креп­ко стис­нул го­лову, буд­то хва­та­ясь за мер­ца­ющие кар­тинки за сом­кну­тыми ве­ками. 

Стол­кно­вение час­тиц, вза­имо­унич­то­жение, рас­ши­рение, пре­одо­ление силь­но­го ядер­но­го вза­имо­дей­ствия, гра­вита­ци­он­ное при­тяже­ние, стя­гива­ние кол­лапси­ру­ющих об­ластей – вся смесь пред­по­ложе­ний, те­орий, про­думан­ных мо­делей и до­гадок, стрем­ле­ний раз­ве­ять сгус­тки тайн сли­валась с яр­ки­ми вспыш­ка­ми мощ­ной энер­гии, вра­щени­ем за­родив­шихся га­лак­тик, что про­руба­ли ть­му и без­молвие. Вы­наши­вали жизнь и се­яли её в рас­се­ка­ющих кос­мос ос­ле­питель­ных звёз­дных брыз­гах. В ис­крах Боль­шо­го взры­ва от­ра­жались на­ша встре­ча на Мон­те­гю-стрит, му­зыка италь­ян­ско­го рес­то­рана, ли­вень, за­лива­ющий пус­тошь, ка­мин в хи­жине ста­рика У­ил­ла, ружьё в ру­ках Бен­джа­мина, семь лет бегс­тва и стра­ха, треск на­пол­ненных ча­шек, шо­рох рва­ных стра­ниц, ва­гон по­ез­да, ры­болов­ная сеть под по­тол­ком «Хар­бор Армс», шеп­чу­щее мо­ре, пла­мя в ту­мане, рож­де­ние сы­на… За мил­ли­ар­ды лет до нас это всё уже ше­вели­лось в стал­ки­ва­ющих­ся час­ти­цах. Шер­лок в ис­ступ­ле­нии це­ловал ме­ня, тя­жело ды­ша, и смот­рел, как про­носи­лось на­ше вре­мя, осы­палось пес­ком и ис­че­зало в не­дося­га­емой да­ли. 

Под за­туха­ющую дрожь сер­дца и писк при­боров в от­де­лении ре­ани­мации Шер­лок зак­рыл гла­за – на бе­регу не­умол­ка­юще­го мо­ря вы­рас­та­ли му­равей­ни­ки, кла­довые вос­по­мина­ний, а он вёл сы­на за ру­ку и по­казы­вал на зи­яющую пасть пе­щеры кон­тра­бан­дистов. 

Я, ми­нуя ис­прав­но ра­бота­ющий «шар вре­мени», опус­тевшую пло­щадь с от­ме­тина­ми вы­сыха­ющих луж, доб­рался до ма­лень­кой квар­ти­ры в спо­кой­ном, поч­ти за­мер­шем рай­оне, под­нялся на тре­тий этаж. Ма­ма у­еха­ла в Мар­гейт пол­го­да на­зад, ког­да ста­ла за­дыхать­ся от сжи­ма­ющих гор­ло ви­дений, уда­ров па­мяти, а здесь нич­то не ще­мило грудь, со­лёный воз­дух и рез­кие по­рывы вет­ра за­лечи­вали ста­рые ра­ны. Мы бы­вали в этом ти­хом го­род­ке, сгре­ба­ющем зо­лу прош­ло­го, нес­коль­ко раз, и в детс­тве я обо­жал ко­пать­ся в сы­ром пес­ке, на­маты­вать во­дорос­ли на кам­ни и чер­тить ри­сун­ки от­пе­чат­ка­ми бо­сых ног. Ма­ма сме­ялась, убе­гала вдоль на­пол­за­ющих гор­ба­тых волн, я гнал­ся за ней, обо­рачи­вал­ся – по­зади всег­да нес­пешно шёл отец, в лу­чах лет­не­го, жар­ко­го сол­нца свер­ка­ла сдер­жанная улыб­ка.

И тог­да, от­крыв не­запер­тые две­ри, я уви­дел от­ца в вы­тяну­том ова­ле зер­ка­ла, что ви­село в уз­ком ко­ридо­ре на зе­лено­ватой сте­не. Он от­ра­жал­ся дым­ча­тым, проз­рачным об­ла­ком за спи­ной ма­тери, всё та­кой же кра­сивой, строй­ной, с не­гаси­мой ве­рой, зас­тывшим вы­зовом в чуть при­щурен­ных гла­зах. Сер­дце сда­вила боль.

– Он при­шёл за то­бой? 

Отец заг­ля­дывал вглубь мо­ей ду­ши, сот­канные из ту­мана гу­бы дро­жали, пе­чаль­но улы­ба­ясь, а ру­ки об­ни­мали пле­чи ма­тери, об­ви­вая её, точ­но коль­цом из сло­ис­то­го бе­лого па­ра.

– Хо­чет убе­дить­ся, что я не по­теря­юсь по до­роге. 

Я, вне­зап­но оне­мев, при­жал ма­му к се­бе, слы­шал от­го­лос­ки сер­дце­би­ения от­ца, до­нося­щи­еся из­да­лека, ощу­щал его теп­ло и за­щиту, сми­рение и лю­бовь. От­пустить не­имо­вер­но труд­но и страш­но, я бо­ял­ся без­дны оди­ночес­тва, из ко­торой пред­сто­яло выб­рать­ся на­ощупь и зу­бами вце­пить­ся в жизнь. Но в ту се­кун­ду я осоз­нал, что вов­се не был один. И ни­ког­да не бу­ду.

Звез­ды уми­ра­ют, а мы до сих пор ви­дим их ле­тящий сквозь прос­транс­тво свет. Не­бо – это бе­рег не­объ­ят­но­го оке­ана Все­лен­ной, ис­пещрён­ный та­ющи­ми сле­дами веч­ности, от­блес­ка­ми не­пос­ти­жимых приз­ра­ков вре­мени. Смот­ри в ли­цо не­ба, Ин­ди, ло­ви этот тре­пещу­щий, чис­тый свет. Он си­яет для те­бя!

Спус­тя год я вы­пус­тил ро­ман «Под фла­гом по­гиб­ших ко­раб­лей» о пи­рате из па­рал­лель­но­го ми­ра и взя­той в плен де­вуш­ке, ко­торую зах­ва­тили в день оче­ред­ной охо­ты. 

Сдер­жал обе­щание. 

На пер­вой стра­нице бы­ло от­ме­чено – пос­вя­ща­ет­ся гос­по­дину Все­лен­ная и жен­щи­не из Ад­рии.