Страница 34 из 77
Второй раз за день я с непередаваемым облегчением стянул с себя мокрую одежду и надел чистую, вновь отметив, насколько нелеп был цвет купленной рубашки.
Пока Адриана, после изнурительных уговоров согласившись принять горячую ванну, оставила меня в одиночестве среди тишины и полумрака поместья, я решил осмотреть лабораторию без её участия. Я полагал, место, где обезглавили Джессалин, не восстановит разломанную гармонию её души и нанесёт серьёзный удар по нервам.
Ящик, который Адриана под натиском любопытства и жгучего нетерпения едва не зубами хотела открывать, я поручил Марриэту, и тот, с недоверием направив меня в темень каменного крыла, спустился в подвал, разрезая темноту вздрагивающим огнём керосиновой лампы.
Не имея под рукой ни фонарика, ни лампы, я вынужден был продвигаться внутрь коридора, ориентируясь на свет (Марриэт был уверен – мне будет достаточно столь блёклого маяка), что был зажжён над массивными дубовыми дверьми, не запертыми на ключ. После убийства его так и не смогли отыскать.
Несмотря на то, что особняк был оснащён электрическим питанием, данное преимущество явно не стремились использовать с целью разогнать по углам излишний мрак.
Дёрнув на себя двери, я словно приоткрыл тяжёлую завесу во тьму смерти Джессалин. Я осторожно прошёл внутрь, и, обнаружив на обжигавшей холодом стене квадратный выключатель, тут же надавил на него, и длинные тонкие лампы затрещали под потолком, проталкивая свет сквозь пыльные стеклянные кольца. К моему немалому удивлению, лаборатория была оставлена в беспорядке, будто навсегда замерев во времени, и теперь напоминала разодранную ураганом свалку. Разлитые по усеявшим пол осколкам колб кислоты и щёлочи вырисовывали на серых плитах рваные узоры, на обрывках этикеток значилось едва читаемое: фосфорная кислота, дигидрофосфат натрия… В нос отчётливо бил запах уксусной и масляной кислоты, чьи следы просматривались меж разбросанных бумаг мелкими лужицами. На ножки одного перевёрнутого стола были наколоты листы с цепочками химических формул, на другом, что был отброшен на середину, выделялось, как свороченная скатерть, пятно засохшей крови. Ручка, вероятно, вынутая из ладони Джессалин, присохла к залитой кровью тетради с бессмысленными линиями чернил. Шкафы, в которых хранились теперь уже разорванные на части справочники, были опрокинуты, сорваны с петель, что крепили их к стенам напротив заколоченных досками окон. Только один остался на месте, именно за ним Адриана нашла загадочное послание Джессалин.
Я с жадностью обводил взглядом дюйм за дюймом разрушенной лаборатории, надеясь наткнуться на заваленную обломками и градом стекла крошечную деталь, что подтвердила бы самое очевидное и несомненное подозрение: Арис жестоко расправился с Джессалин, а судя по рассказам Адрианы, вспышки его ярости не всякий раз имели серьёзную причину. Арис забрал её из клиники, привёз в поместье и по-своему избавил от невыносимых галлюцинаций, устранил объект дурного влияния на его дочь. Возможно, Джессалин представляла для него некую особо опасную угрозу, и он, передумав ломать её повреждённый разум, решил разделаться с ней столь бесчеловечно. И безрассудно: лаборатория была заперта на утерянный ключ, который Арис хранил лично и никому не доверял. Убить Джессалин в самом сердце её семьи, оставить кричащую подсказку, ведущую к единственному обоснованному обвинению – одновременно глупая ошибка, наивный просчёт, однако в этом очевидном факте таилось нечто неуловимое, подозрительное, какой-то укрытый внешней глупостью ход, чей смысл пока был неясен. Но прежде, чем подбирать доказательства этой внезапной и беспочвенной гипотезы, я пытался доказать вину Ариса.
Без специальной защиты я не мог долго находиться в мрачном царстве химических запахов, поэтому с удвоенной скоростью вынуждал себя оценивать окружающий хаос: на каменном полу, сверкавшем битым стеклом, точно выросшими из плит льдинками, просматривались три разных отпечатка подошв, испачканных кровью. Один след напоминал рисунок подошв кроссовок Адрианы, а их я успел изучить ещё в отеле, пока она принимала душ. Два других были значительно шире и, скорее всего, принадлежали мужчинам: Марриэту и Арису, причём ботинки дворецкого заметно отличались меньшим размером. Больше никто не оставил намёков своего присутствия в те дни, когда кровь ещё была жидкой. Исследовав каждую неровность пола, я выяснил, что следов Адрианы и одного из мужских оказалось гораздо больше, чем третьего человека, и их количество увеличивалось вблизи окровавленного стола, за которым сидела обезглавленная Джессалин. Я предположил, что Адриана, увидев изуродованный труп бабушки, бросилась к ней в приступе ужаса и яростного отчаяния, а второй обладатель следов, вероятно, Арис силой оттаскивал её назад, о чём свидетельствовали размазанные дорожки крови. Злость подкатывала к горлу отчаянным стоном: я мог прочесть очертания событий, происходящих после ночного убийства, и был не в силах угадать обстоятельства, предшествующие ему.
Судя по тому, что отчётливых следов жертвы я не смог обнаружить, Джессалин в лабораторию втащили силой, едва её ноги касались пола.
Но я не сомневался, что Адриана не только подозревала отца в сотворённом ужасе, но и имела на то весомое основание, цепь определённых фактов, нарочно от меня скрытых. Я стоял посреди обломков старой мебели и разбитого стекла, вдыхал нестерпимые запахи кислот и не понимал, чего добивалась Адриана, нанимая детектива для расследования. Лаборатория, которую она так жаждала показать, не заключала в себе ни единой подсказки, не направляла мою мысль, а лишь сбивала с толку, плодила путаницу и навевала невероятные предположения, не имевшие никакого значения. Довольно редко мне доводилось ощущать себя слепым на месте преступления: я всматривался в черты лаборатории, выхваченные вздрагивающим белым светом, и совершенно ничего не видел, словно меня окружала бессмысленная пустота. Но это было далеко не так – предметы хранили кровавый отпечаток произошедшего убийства, источали его дурманящий аромат, наполняли воздух нестерпимым привкусом мёртвой плоти, однако я не мог рассмотреть ни проблеска необходимого ответа.
Что же я должен был увидеть здесь? Познать яд поражения?
Взбешённый сокрушительной неудачей, я ударил по выключателю и под треск гаснущих ламп и грохота захлопнутых дверей я зашагал назад по коридору, к чахлому мерцанию света в широком, мрачном холле. Разгадка казалась мне столь же далёкой и хрупкой, почти недостижимой. И это щемящее чувство начинало грызть изнутри, разожжённое злостью и опротивевшим неведением.
Но, вернувшись в гостиную, я неожиданно столкнулся с подозрительным открытием. Куртка Адрианы, оставленная на потёртом подлокотнике кресла, внезапно привлекла острое внимание, и, схватив её и повертев в руках с жалящим любопытством, я вдруг замер, уставившись на линию утягивающего ремешка. Он был украшен рядом гладких пуговиц, и вместо последней торчали рваные нитки. Я, испытав прилив сил после унизительного угнетения, кинулся к карману своего пальто, куда предусмотрительно положил найденную на камнях пуговицу, заронив маленькую, снисходительную веру в разгромленную мной теорию Адрианы. Я приложил пуговицу к ослабленному ремешку и усмехнулся её абсолютному сходству с другими пятью, плотно пришитыми к ткани.
Что всё это могло значить? Адриана смотрела на эту пуговицу как на незнакомую, но смертельно опасную вещь, не подав и вида, что узнала её. Но должна же была узнать! Мелкие царапины, повредившие гладкую, блестящую поверхность, не изменили пуговицу настолько, чтобы та ничего не тронула в памяти. Адриана, влюблённая в скопление формул, какими был искусно выстроен её мозг, не могла, чёрт возьми, спутать эту пуговицу с чужой и начать лепить неубедительное предположение о неизвестном человеке, отыскавшем тайник. Что за бессмысленный спектакль она вздумала разыграть?
Только я отбросил куртку как нечто противное и скользкое, в холодной тени коридора будто раздалось глухое сердцебиение. Среди переплетения единственных громких звуков в безмолвии поместья, я определил тихую походку Марриэта и нетерпеливые, быстрые шаги окрепшей Адрианы. Когда разлитая по гостиной пляска пламени камина и дрожание огоньков светильников вспыхнули на бледном, торжествующем лице Адрианы, я заметил, что в руках она с трепетом сжимала обглоданные сыростью и временем листы, сшитые чёрной нитью, напоминавшей прядь человеческих волос. Её задымлённый какой-то неясной страстью взгляд меня крайне насторожил, и я решил повременить с расспросом об обмане с пуговицей, которую успел спрятать в кармане брюк.
Дворецкий, приведя Адриану, исчез в коридоре, проглотившем стук его шагов. Я вновь был исключён из зоны внимания Марриэта.
– Это не дневник бабушки, – проговорила она возбуждённым голосом, упав на колени перед камином, в чьей мраморной пасти свирепо вздыбилось пламя и затем бешено задёргалось, – но текст написан с использованием того же шифра, – в каждом движении Адрианы отражалось рвавшее её на части напряжение и безумная игра нервов. Наблюдая за дрожью пальцев, чертивших косые строки на страницах, я взглянул на неё с тем же цепенящим ужасом, что и Адриана на найденную пуговицу. Я не видел в её сгорбленном теле прежнюю, знакомую мне Адриану: сквозь побелевшую кожу словно прорывался кто-то другой, для кого она являлась лишь коконом, временной оболочкой.
Семь лет назад я не мог и на секунду допустить, что всему виной была проклятая земля, вспышки потусторонних сущностей, отражения явлений, происходящих за гранью понимания. За гранью разума.
– Ты уверена, что хочешь прочесть прямо сейчас? – я опустился рядом на жёсткий ковёр, истёртый тысячей шагов безумцев рода Фицуильям. Я подумал, что тяжесть нахлынувших событий оказалась предельной для её здоровья, сломила душевное равновесие, вспорола рассудок. Безумие часто представлялось мне десятком наточенных ножей, что ранят мозг и разрезают облик человека, выпуская наружу из беспорядочных надрезов нечто дикое и неподвластное контролю.
Да, Адриана была напугана, память пытала день за днём, утаскивала разум в ловушку воспоминаний о жестокости отца, но, увидев её тогда, на кухне квартиры на Монтегю-стрит, я разглядел следы деятельного ума, его крепкого механизма, подверженного, однако, разрушению. Смотря на её спутанные мокрые волосы, худые плечи, на которых держалось длинное белое платье, я всё меньше узнавал Адриану, хоть и внешне она оставалась ею. Опасно и глупо полагаться на ощущения, но именно их отвратительное и настойчивое гудение, точно роя насекомых, облепивших меня, подкрепляли сомнения. Неужели её разум под давлением пережитого рассыпался так скоро? Может, Марриэт напоил её каким-нибудь неведомым лекарством из трав, надломивших её рассудок своим успокаивающим воздействием?
Я не мог подобрать единственно верное объяснение, но поведение Адрианы резко изменилось: даже войдя в гостиную, она смотрела только на колыхающийся огонь и будто лишь к нему и обращалась.
– Никогда ещё я не была так уверена, – не поднимая застывших глаз, ответила Адриана. Её глаза… Должно быть, огненный блеск попросту исказил их цвет, но теперь они казались пустыми, чёрными, а от зрачков отходила сеть лопнувших сосудов. Но я списал эту странность на скудное освещение и близость к огню. – Мы должны остаться здесь, – шёпотом прочла она. Уголки её губ, как приколотые иглами, были подняты в подобии хитрой, победной ухмылки. – Видишь? – она вжала палец в предложение, что складывалось во фразу, оставленную Джессалин перед смертью. – Записка бабушки вовсе не указатель на тебя, Шерлок, а отсылка к тайнам этих гнилых рукописей.
Едва я открыл рот, чтобы запротестовать, Адриана начала читать дальше, как заведённая механическая кукла:
– Мы должны остаться здесь, ибо дух наш закован в камень, и только крылья из огня вознесут его в объятия покоя. Это зло выбило себе путь из истока тёмных времён, и тень смерти обернулась ненасытным чудовищем, набившим брюхо нашими изорванными душами. Это история греха, осквернившего дни обречённых поколений, греха, повисшего над нашей землёй ладонью дьявола. И конец её свершится, когда чёрное солнце воссияет на кровавом небе. Не бывать небесам без солнца, не зиять чёрной дырой солнцу без окровавленного холста…
Далее страницы были сильно повреждены водой, и приходилось с трудом угадывать размытые очертания искривлённых букв.
– Мисс Джеральдин, – судорожно проговорил Марриэт, внезапно ворвавшись в гостиную. Впервые его испещрённое морщинами лицо явило смесь ярких, живых эмоций, – мистер Арис уже подходит к крыльцу. Необходимо немедленно спрятать мистера Холмса, иначе…
– Не досаждай мне, Питер, – равнодушно отмахнулась Адриана, склонившись над съеденными водой чернилами. Имя отца не охватило её сердце ледяным страхом и не вызвало дрожи. – Я должна прочесть до конца.
«Ванна выпарила из неё Джеральдин», – пронеслась в моей голове безумная мысль, пока я тщетно пытался разобраться в неожиданной перемене Адрианы, сместившей всё сосредоточение только на странной находке с дурным содержанием, что напоминало сказку или легенду, сложенную из мрачных красок и жутких знамений.
– Мисс Джеральдин, – недоумение будто сдавило ему горло и приглушило голос, – но как же…
– Я не собираюсь бежать, мистер Марриэт, – вмешался я, не обрадованный ролью безвольной вещи, какую можно надменно не замечать и прятать по шкафам. – Я заберу Джеральдин с собой, и пусть её заботливый отец знает, кто теперь станет её защищать и ни за что не вернёт обратно.
– Брось книгу, Джерри, – пророкотал голос Бенджамина Ариса, эхом грома ударяясь о стены коридора. Спустя мгновение неверный, тусклый свет выхватил из скрещённых теней его высокую, стройную фигуру в испачканном грязью сером плаще. Шагая грозно и уверенно, он направлял дуло заряженного охотничьего ружья в затылок собственной дочери. Отблеск огня, готового выползти из мраморных оков, чертил острые линии его скул и сжатые в напряжении тонкие губы. Надеюсь, я достаточно слов употребил, чтобы чёрно-белый облик моих записей ясно представил вам его портрет, как нельзя кстати очерченный всполохами огня. – Я приказываю тебе: брось книгу!
– Опустите ружьё, Арис, не делайте глупостей. Никому из нас не нужно, чтобы оно выстрелило, – я заслонил Адриану и стерпел удар, какой наносил один лишь его каменный взгляд и вдох перед произнесением слов.
– Марриэт, отбери у неё книгу сейчас же, пока я развлекаю нашего храброго и бесстрашного рыцаря, – Арис усмехнулся, не отводя ружья. – Вы же ради развлечения, от сжирающей вас скуки влезли в это осиное гнездо, мистер Холмс?
Марриэт не решался сделать шаг к Адриане, что мёртвой хваткой вцепилась в страницы.
– Уволить бы тебя к чертям, – гневно простонал Арис и с поразительной скоростью схватил меня за плечо, сжал его, как железными тисками, и оттолкнул яростней, чем в первую минуту знакомства, когда целился дать Адриане жёсткую пощёчину.
Я едва удержался на ногах, налетев на кресло, однако Арис молниеносно подскочил к Адриане, готовый вырвать книгу из рук даже вместе с её пальцами. Прикладом ружья ударив Адриану по спине, он подобрал выпавшие из её разжатых ладоней сшитые страницы, и, не раздумывая ни секунды, швырнул их на съедение жадному пламени, что взметнуло свои жаркие языки и затрещал, а старая бумага засвистела, извиваясь и чернея.
– Нет! – истошно прокричала Адриана, потянулась к бесновавшемуся огню, в чьей раскалённой сердцевине таяли бессмысленные записи, но Арис носком ботинка подцепил её подбородок и отвернул в сторону от жара камина.
Марриэт в отчаянии и бессилии опустил глаза. Адриане теперь, в присутствии дартмурского тирана, не стоило ждать от него какой-либо помощи. Он спасал только себя от лицезрения ранящей душу сцены насилия, пустившего корни в этот проклятый дом. Арис сумел захватить власть и над добродушным дворецким, что будто выдыхал всю волю, если Арис находился рядом.
– Посмотри, что ты натворила, Джерри. Ты вынуждаешь меня украсить тело детектива узором из пулевых ранений.
– Нет, – взмолилась Адриана, точно очнувшись от безумного наваждения, и припала к грязным полам его плаща, взывая к милосердию. – Не трогай Шерлока, папа, прошу тебя!
Теперь даже сам звук её жалостливого голоса, искажённый приступом страха, вырисовывал постепенно образ прежней Адрианы, разрушенный помешанной на книге подозрительной подделкой. Ужас моей смерти выбил из неё эту немыслимую дурь и одержимость чтением зашифрованных записей?
Арис без колебаний направил на меня ружьё.
– И что же, убьёте меня так просто? И голову отрубать не станете? – Адриана с трудом отвернула измождённое лицо от плаща и поймала мой прямой, выпытывающий взгляд, осознав, что я сравнивал нынешнее обстоятельство с убийством Джессалин. – Только застрелите на глазах дочери?
Он, уловив намёк, ухмыльнулся снисходительно и дико:
– Могу украсить вашими внутренностями спальню Джерри, если вам не хочется гнить в земле вдалеке от неё. Но мы можем уладить ситуацию гораздо проще и без лишней крови. Уходите, мистер Холмс, возвращайтесь в Лондон и больше не смейте вспоминать всё, что случилось с вами в Девоне. Молчание сохранит вас, и однажды вы непременно забудете Джерри, захламите свою гениальную голову другими воспоминаниями, и ей больше не найдётся места в вашей ограниченной памяти.
– Я не намерен оставлять Джеральдин разлагаться вместе с убийцей. Не распоряжайтесь моей памятью, мистер Арис, – я говорил, на удивление, спокойно и чётко, как если бы из дула ружья не должна была вот-вот вырваться пуля и застрять в рёбрах. – Я обязательно докажу вашу вину в убийстве, тюрьма надёжно оградит Джеральдин от вашего зверства. Я не оставлю её.
Губы Адрианы тронула скорбная улыбка.
– Для начала докажите, что вы разумный человек, и проваливайте, пока я даю вам шанс. Чем упорней вы отказываетесь от единственного компромисса, тем суровей я выберу наказание для Джерри, – Арис ударом колена в челюсть опрокинул её на пол и, сверкая горящими глазами, пригрозил ружьём, когда я сделал резкий шаг вперёд. – Я же убийца, мистер Холмс, так вы считаете? Тогда мне не составит особого труда разыграть перед дочерью небольшую показательную казнь! Уходите немедленно, иначе я убью вас и Джерри!
– Пожалуйста, уходи, Шерлок! – хриплый голос Адрианы, её молящий взгляд причиняли чудовищную, невыносимую физическую боль. На миг я вернулся в ледяную, чёрную массу воды, где отчаянно искал биение жизни Адрианы, где меня истязали жуткие видения её гниющего трупа… Что с ней станет, если я подчинюсь Арису? Он сдавит её лицо крепкой хваткой и поднесёт голову к пылающему камину, а длинные тёмные пряди Адрианы будут исчезать в дыму и жёлтом пекле, пока огонь пробирается к коже? – Зря топь горла прилила к водам пруда, – она тяжело дышала, подыскивая нужные слова. – Рок пут еле… – удар по затылку заставил её прикусить язык и взвывать от боли.
«Я приду к тебе» – вот, что пыталась закодировать Адриана. Разгадав смысл её слов, я терялся в правильности следующих действий: принять это вымученное послание за очередную тайную часть плана и уйти, поверив, что Адриане действительно удастся самостоятельно выбраться?
– Замолчи, Джерри, – гаркнул Арис и, выставив перед собой ружьё, толкал меня в сторону коридора. – А вы уходите прочь из этого поместья! Я не привык шутить с оружием.
И я ушёл. Ушёл, подгоняемый холодным дулом охотничьего ружья, леденящего кости сквозь рубашку и пиджак. Как уже верно рассказал таксист, Марриэт отвёз меня в Эксетер, протащил по грязи и траве мимо автомобиля, что я взял на прокат. Дворецкий не ответил ни на один вопрос, вообще не раскрывал рта, наблюдая только за скользкой и вязкой дорогой.
Из полицейского участка меня выставили, едва ли не приписав обвинение в выдуманном сексуальном домогательстве. Никто не допускал причастности Ариса к смерти Джессалин. Жизни тех самоуверенных, больных скудоумием полицейских, были зажаты в его кулаке.
Первым же поездом я вернулся в хмурый Лондон, показавшийся мне безликим, мёртвым, мутировавшим туманом, что вырастил эти цепи домов, унылые камни древних построек…
Лондон задышал снова на следующий день, когда ближе к вечеру тишину моей квартиры разорвал громкий, настойчивый стук, и я, отбросив иглу с раствором кокаина, кинулся к коридору, прекрасно представляя, кто норовит выломать мне дверь.
– Джеральдин! – воскликнул я слишком радостно, нелепое чувство разрезало горло и рождало такой неузнаваемый, будто чужой голос. Я испытал болезненные уколы стыда за одурманившее меня счастье, когда эта удивительная и загадочная девушка вновь оказалась в моих руках. – Как ты сумела сбежать?
Прежде, чем она уничтожила меня ответом, возбуждённое воображение успело опьянить каскадом невероятных картин жизни, что могла бы зародиться в ту счастливую минуту. Адриана, сдерживая слёзы, жестоким, холодным взглядом сметала неуместные обрывки несуществующего будущего, что вытесняло мой разум: вот мы отмечаем Рождество, как это принято в закостенелом обществе, Адриана, с трудом преодолевая смущение, рассказывает моей любопытной матери о грандиозном успехе её проекта на конкурсе факультетов, а я избегаю пытливых взглядов Майкрофта; вот я сообщаю Адриане о зашедшем в тупик расследовании, а её волнует только одно – обедал ли я сегодня…
– Ты должен забыть обо мне, Шерлок, – с заметным усилием выдавила из себя Адриана и отступила на шаг назад от того, что с замершим дыханием называют счастьем. Я не сомневался ни мгновения, что Адриана не была счастлива те разорвавшие нас семь лет.
На порог другой квартиры она ступила в ещё большем отчаянии и страхе.
– Забыть? – удивился я, будто не понимания значения этого безжалостного слова, опьянённый разыгравшимся воображением.
– Со мной всё будет в порядке. Обещай, что забудешь меня! Я больше ни о чём не прошу.
– Что ты такое несёшь? – я злился на её поддельную решимость. – Ты пришла попрощаться?
– Я пришла спасти тебя от единственной вещи, которой ты боишься.
Я уставился на неё в недоумении.
– Твои чувства, Шерлок, – сдавленно прошептала Адриана. Её колени дрожали под складками синей юбки. – Помнишь, я рассказывала о молодой Вселенной, её рождении из несовершенства и нарушения порядка? Чувства, что пугают тебя, ты с давних пор пытаешься подчинить единому порядку и не хочешь утратить над ними контроль… И теперь это равновесие стало унизительной иллюзией, не так ли? Мне жаль, Шерлок, что я не смогу остановить этот «Большой взрыв», – Адриана вцепилась пальцами в волосы, чуть примятые моросящим дождём, крепко зажмурилась, а затем шагнула вперёд, прильнула ко мне, стискивая ткань рубашки. Я ощутил её лихорадочную дрожь. – Мне очень жаль…
– Что происходит, Джеральдин? Арис ждёт тебя на улице?
Я хотел обнять Адриану, прижать ещё сильнее, пусть даже это объятие оборвало бы её дыхание, пусть удержало бы рядом! Но она вдруг оттолкнула меня и, чуть не оступившись на лестнице, бросилась бежать прочь:
– Прощай, господин Вселенная!
Следующие секунды превратились в оглушительные удары моего взбунтовавшегося сердца, что, казалось, звенело повсюду: забивалось в уши, как потоки воды, раздавалось под стеклом настенных часов, барабанило в висках, визжало полицейской сиреной за окном, ломало мне кости и вытягивало мышцы. Я впервые услышал, как моё пустое сердце наполнялось чем-то отличным от крови, чем-то ощутимо тяжёлым, саднящим в груди, как зажатый меж рёбер нож.
Я сбежал по ступенькам, что мерещились бесконечными и ведущими в бездну, именуемую Адом, выскочил прямо на дорогу, вертел в бешеном припадке головой, высматривая среди петляющих незнакомцев брюнетку в синей юбке… Чёрт возьми, я запомнил только цвет её дурацкой юбки!
И когда я приметил на углу противоположной улицы тающий в толпе силуэт, похожий на убегающую Адриану, то внезапно оказался прибит к мокрому асфальту, пахнущему бензином и свежей резиной.
Воспоминания утекли сквозь мелкие трещинки в асфальте, растворились в каплях крови, запятнавших яркую разметку.
В ушах продолжало колотиться сердце, но я уже не узнавал его беспомощных ударов.