Страница 22 из 77
Лишь в тот момент, удивлённый внезапной догадкой, я действительно обратил на неё внимание и с откровенной жадностью пытался разглядеть в невзрачном облике юной Адрианы признаки сообразительности, метки, оставляемые активным деятельным умом, неизбежно вносящим особые изменения в гармонию внешних черт человека, которому с рождения дана голова лишь как пустое вместилище, со временем захламляемое всякой ерундой или же заполняемой субстанцией без цвета и веса и конечного размера – умом. Поверьте, легко отличить счастливого глупца, не обременённого тяжестью мысли, от человека, нашедшего верное применение своей голове и отбросившего изменчивые требования сердца, годного только для обеспечения тока крови по сосудам. Тогда я не опасался высмотреть нечто лишнее и неуместное, считал всякий вывод важным. И, чёрт возьми, Адриана была умна, она умела мыслить и преданно служить логике. Я читал это по форме её лица, заключающей в себе очевидную подсказку, в каждой чёрточке, пронизанной особым чувством реальности, видел в сосредоточенном полусердитом взгляде, свойственном человеку потерянному и жаждущему найти выход, найти надёжного проводника в сетях заблуждений и загадок.
Полная свежих сил и противоречий, Адриана стояла выше разновидностей недолговечных представлений о красоте, сложенной ограниченным физическим сочетанием, отсутствием видимых изъянов организма. Если бы красота имела для меня значение, то оно было бы единственным, неизменным, и Адриана являлась бы её превосходным примером, одновременно правилом и исключением из правил. Знала ли она сама, что глаза обычного человека видели в ней размытый образ, совокупность внешности, умственных достоинств и проявлений так называемой души, очевидных и скрываемых качеств. Я же не собирал её по частям, я смотрел сквозь видимое и осязаемое, различая притягательное движение мысли, её порядок, гармонию состояния, какую Адриана нарушала произнесением звуков.
В те минуты я был поражён столь занимательным наблюдением и не хотел, чтобы Адриана всё испортила очередной попыткой достучаться до моего интереса и жалости… Что ты натворила, Адриана, каким удивительным даром пожертвовала, ради чего отдала мозг на растерзание сердцу и фантазиям?! Нет, не природа создала тебя из всего мной отвергаемого, а ты перекроила себя на манер совершенно чуждый, бессмысленный, и поэтому семь лет спустя я в первый миг встречи не узнал этой редкой красоты мысли, а лишь позже отметил с искренним сожалением загубленные способности ума, растраченные силы.
Но к невыразимому изумлению и ужасу, Адриана, даже потеряв это призрачное очарование, укрыв его за мистическим вздором, оставалась бы исключением из вероятной формулы настоящей красоты, если бы та нечаянно обрела примитивную значимость. Волнительным исключением, рождающим то же болезненное оцепенение, ранящее восхищение. Пример в прошлом, исключение в настоящем, она превращала моё безразличие в фальшь, вынуждала воспринимать вспышки равнодушия за нечто иное, чему я беспомощно приписывал ложное название...
– Моя тётя часто искала то, что находилось буквально под носом, – проговорила Адриана, прерывая молчание, казавшееся ей неловким и странным, что, с точки зрения приличий и прочих норм, было весьма справедливо: мы нисколько не знали друг друга, даже имя гостьи я не удосужился спросить, изучая склад её личности без лишних вопросов, внимательно всматриваясь. – Правда, мне рассказывали, что она принимала героин, и момент, когда она вдруг начинала искать что-то, связанное с её работой до зависимости, называли чудом: значит, память уцелела.
– А я уж было решил, что вы хотите произвести впечатление, но вы просто плавно подошли к прологу унылой истории, – я в последний раз окинул Адриану прищуренным взглядом и направился к вешалке, чтобы надеть пальто. Адриана вмиг оживилась и быстро вышла из кухни, будто боясь потерять моё внимание, которого я чересчур много уделил для построения цепи выводов. – У вас есть выбор: уйти или отправиться в Кенсигтон.
– Но мне не нужно в Кенсигтон, – чуть опешив, сказала Адриана и, очевидно, подумала, что правильно истолковывать истинный смысл моих слов на первых порах затруднительно.
– Тогда уходите немедленно, а то я бы согласился выслушать вас по дороге, – я застегнул пальто и резко распахнул дверь. – Вдруг я упускаю возможность заняться чем-то отличным от супружеских измен и кровавой бойни за наследство, – добавил я с равнодушной усмешкой.
Адриана, ничего не ответив, прошла в коридор и сбежала по ступенькам, и я, повернув ключ в замке, также поспешил выйти на улицу.
Утро выдалось промозглым, мрачным и почти немым: брызги мелкого холодного дождя словно застыли в воздухе, серое небо, как единая рваная туча, нависло над крышами, а звуки казались стихшими, застрявшими среди каменных сетей города. Тогда, спустившись с крыльца, я не придал значения облику октябрьского утра, а сейчас заново вдыхал его.
– Я поеду в Кенсигтон, – нахмурив брови, произнесла она с некой отвагой, отчётливо звучащей в слегка надломленном голосе. Казалось, ей больших усилий стоило это решение, странное решение уехать с незнакомцем в неизвестный район Лондона (не возникало сомнений, что она приехала сюда впервые) без выяснения причин и целей. Адриане было достаточного одного условия: я стану её слушать или создавать видимость, когда содержание рассказа обернётся нестерпимой, предсказуемой скукой.
Если бы Адриана повела себя разумней, как того требуют всё те же приличия и обыкновенная забота о собственной жизни, вероятно, совершенно не свойственная её натуре, я бы и теперь не знал беды под вымышленным именем «мисс Флавин». Тогда же я только молча усмехнулся её настойчивости и капле безрассудства, смешанной с умом, который подсказывал множество вариантов последствий, однако ничто не заставило Адриану отнестись с естественным подозрением к неявному приглашению мужчины, чьи мотивы она ещё не научилась разгадывать.
– Моя бабушка умерла неделю назад, – нарочно уставившись в окно, приступила Адриана к рассказу, когда такси устремилось прочь от Монтегю-стрит. Она с силой, будто на пределе нервного напряжения, заламывала пальцы, пытаясь заглушить душевную боль физической, и в какой-то миг мне захотелось сделать ей замечание, схватить за руку, чтобы прекратить это истязание, прежде чем Адриана вывернет себе пальцы. Но я не стал вмешиваться. – И обстоятельства её смерти скрыты за оплаченной ложью прессы, убеждающей в том, что корень проблем кроется в опухоли головного мозга, обнаруженной слишком поздно, когда оперативное лечение уже было невозможно и бесполезно, – Адриана отвернулась от окна и, резко побледневшая, вонзила в меня испуганный взгляд, полный скорби. – Но я знаю, мистер Холмс, что вовсе не опухоль оборвала её жизнь. Бабушку, стараясь избавить от галлюцинаций и безумных идей, бестолку мучили в психиатрической лечебнице, откуда отец забрал её и привёз в наше фамильное имение в Дартмуре раньше назначенного срока. Ближе к ночи бабушка успокоилась, перестала пугать нелепостью фраз, и мать отвела её в спальню, – Адриана подавила дрожь, сжав кулаки. – Что происходило потом, до сих пор мне непонятно. Ранним утром мы с дворецким Марриэтом, не обнаружив бабушку в спальне, стали искать её по всему поместью, и единственное место, куда мы не могли попасть, – это нежилое левое крыло первого этажа, отведённое под лабораторию. Там бабушка пропадала порой даже целыми сутками, то ли занимаясь исследованиями, то ли ища покой… Ключ от входных дверей хранился в шкатулке отца, которого наши крики и поиски поначалу никак не могли добудиться. Проснувшись, он кинулся к шкатулке, но та оказывается пустой, поэтому дверь пришлось выламывать, хотя отец и сомневался, что в лаборатории, запираемой лишь снаружи, можно найти исчезнувшую бабушку. Боже… – Адриана прижала ладони к лицу, замолкла, шумно вдыхая воздух, и потом продолжила, поборов охвативший её ужас. – Внутри царил невероятный хаос: разбитые колбы с реактивами, перевёрнутые столы, сорванные полки и… Голова… Мистер Холмс, голова бабушки, – Адриана с трудом чётко выговаривала звуки, будто каждое произнесённое слово впивалось в грудь. – Голова была отрублена и лежала среди исписанных тетрадных листов, – она вновь подняла на меня молящие померкшие глаза, и я ожидал, что слёзы вот-вот вырвутся, и горькое рыдание станет душить Адриану, превратит в пытку продолжение разговора, однако ни одной капли не скользнуло по бледным щекам. Адриана позволяла наблюдать лишь отголоски страшной бури, рвавшей её изнутри. – Понимаете, мистер Холмс, кто-то убил мою бабушку…
– Вы кого-нибудь подозреваете? – спросил я, решив дать ей перевести дух и найти спасение от ударов памяти в процессе мышления. И не ошибся в подборе средства.
– Подозреваю человека без души, наделённого умом, знакомого с привычками бабушки, но не знающего замысел некоторых её причуд, – Адриана сбросила с плеч лямки рюкзака, положила его на колени, развязала туго затянутые узелки и вытащила два неровных исписанных листа бумаги, причём один был испачкан потемневшей кровью. – Смотрите, мистер Холмс, – Адриана развернула испачканный лист, – такими бумагами, как ковром, был устлан пол лаборатории, но эта запись сделана кем угодно, только не моей бабушкой: здесь нарушен принцип шифрования, использованный ею для ведения тайного дневника, пропавшего тем же утром.
– Остался день, взорванный в норе Юпитера, – прочёл я, ощутив горький привкус бессмыслицы.
– Ничего полезного в этих строках не заключено, потому что убийца, должно быть, видел однажды записи бабушки и так же, как и вы, принял их за чистый бред. Он не догадался, что для понимания значения необходимы не все буквы, а лишь каждая третья в слове и первая в том слове, которое начинает новый абзац. Предлоги становятся связующими звеньями и не дробятся, учитываются целиком при необходимости. Так успела объяснить бабушка, пока мама не отправила меня в строгую частную школу, откуда нельзя было сбежать в Дартмур безнаказанной. Мама считала, что эта вынужденная жёсткая мера спасала от пагубного воздействия безумия бабушки. Но метод шифрования прятал за набором лишённых смыслового единства слов вполне связанные предложения, – Адриана замолчала на несколько мгновений и произнесла: – Топь злости замирает в звоне погоды. Снится битый снег замкам из пенистых кремней.
– Помогите мне, – разбив услышанное на отдельные буквы, разгадал я зашифрованную фразу, и Адриана едва заметно улыбнулась.
– А теперь попробуйте применить этот ключ к данным предложениям и поймёте, что выбор слов не подчиняется правилу.
– Да, очевидно, здесь сплошная чепуха, – кивнул я. – Ваша бабушка хотела сохранить некую информацию в секрете, но избрав способ, далеко не доказывавший здоровье её рассудка. Что она скрывала, и что мешало поступить гораздо проще? Она вполне могла изложить тайну нормальным языком, а засекретить лишь то место, где дневник будет находиться в целости и безопасности. А свою страсть к загадкам утолила бы выдумыванием головоломок-подсказок, шаг за шагом приближавших к тайнику.
– Этого я не знаю, мистер Холмс. Мне запрещали видеться и общаться с бабушкой, я встретила её в поместье в первый раз за восемь лет разлуки… – Адриана, задержав взгляд на пятнах крови, пропитавших бумагу, и с содроганием вздохнула. – Но не только отсутствие шифра указывает на старания другого человека подделать запись. Я достаточно разбираюсь в некоторых графологических аспектах, чтобы отличить подделку от оригинала. А уж столь бездарную и подавно. Сравните, – Адриана развернула второй лист, на котором значилось одно предложение «We should stay here»*, – здесь наклон более естественный, характерный для почерка бабушки. А тут, – Адриана указала на подчёркнутое, очевидно, ею же, словосочетание, – заметно небольшое отклонение, следствие влияния собственного стиля, отчего буквы выглядят прямее, а бабушка, насколько я помню, всегда писала с наклоном и не делала таких нелепых петель. Я думаю, убийца уничтожил подлинные записи и заменил жалкой выдумкой.
– Откуда у вас этот лист?
– Я нашла его за шкафом в лаборатории, единственным шкафом, который уцелел и не был даже поцарапан. Поверьте, мистер Холмс, это предложение, несомненно, написанное бабушкой незадолго до смерти той же ручкой, что и подделка, хранит смысл, отличный от «нам стоит остаться здесь».
– Ну и какой же? Ключ не вскрывает неявной сути.
– Я пыталась разобраться, но тщетно. Возможно, здесь скрыта отсылка к дневнику, определённым страницам или словам, однако пользы от подобной гипотезы нет, дневник утерян или украден, что, впрочем, не важно и только тормозит поиск убийцы.
– Забавно, – вдруг улыбнулся я, разглядывая короткую запись, приведшую к смешному выводу. – W.S.S.H. Это мои инициалы. Уильям Шерлок Скотт Холмс. Но вряд ли ваша бабушка решила завещать вам имя постороннего человека.
– А вы считаете, она знала, что умрёт в ту ночь? – живо спросила Адриана, будто затаив дыхание и ухватившись за озвученную мысль, которая не давала ей покоя, злила и будоражила, а подтвердить её нельзя было ничем, кроме навязчивых ощущений, не годных для прочного доказательства.
– Если она, в самом деле, оставила послание в данный временной промежуток, то, может, у неё и были основания ждать смерти, и нечто особо ценное она хотела успеть донести до вас, – я отвернулся от Адрианы, когда такси доставило нас по нужному адресу, – а сейчас замолчите. Я должен приступить к другому расследованию, – я подал деньги таксисту и поспешил выйти на улицу.
– Что? – Адриана вслед за мной выскочила из такси и внезапно начала задавать правильные вопросы, соответствующие ситуации. – Куда мы приехали? – полицейские машины, бросавшие на стены трёхэтажного дома синие отсветы, будто не наводили её на верное предположение.
– Я сказал…
Адриана вцепилась в рукав моего пальто и вынудила замедлить шаг, а потом и вовсе замереть, взглянула сурово и возмущённо заговорила, оскорблённая повелительным тоном:
– Я не собираюсь бегать за вами, мистер Холмс!
– А чем, по-вашему, вы заняты? – хмуро проговорил я, чувствуя её сильную, отчаянную хватку. – Вам так не терпелось заронить интригу, обратить на себя пристальное внимание, что вас нисколько не смутила поездка в Кенсигтон, стоило лишь отметить, что я позволю высказаться. Едва вы издали первый звук откровения, я твёрдо уяснил, что вы напрасно прибыли в Лондон.
– Напрасно? – Адриана медленно разжимала пальцы, изображая недоумение.
– В наследство от тёти вы получили привычку искать то, что находится прямо под носом! Прекрасно зная, на чьих руках кровь вашей бабушки, вы упрямитесь, противитесь зову ума и просите помощи. Что же, помогаю, – я склонился к озадаченному лицу Адрианы и тихо прошептал: – Благодарю за доверие, но лучше прислушайтесь к своим мыслям.
– Стала бы я тайком покидать дом, если бы нуждалась только в вашем напутственном слове?
Но когда я вознамерился дать такой ответ, каким бы подавилась вся её зыбкая гордость и бесполезное кривляние, разыгрывание замешательства, поблизости прозвучал голос, схожий с ударами грома. К нам подошёл высокий, широкоплечий инспектор Гарри Телфорд, человек средней концентрации глупости, обладающий гибким интеллектом и не грубивший в безнадёжной попытке отстоять дееспособность мозга, впустую оберегаемого черепной коробкой. Конечно, он не часто одобрял моё участие в расследовании, но результат, недостижимый усилиями Скотланд-Ярда, заставлял обращаться за подсказками.
– Грег предупреждал, что вы скоро появитесь, Шерлок. Кто это с вами?
– Эксперт-графолог, – довольно ухмыльнувшись, сказал я, – напомните ваше имя, мисс…
– Вы ни разу не поинтересовались, – чуть обиженно пробубнила она. – Джеральдин Фицуильям.
– Вы молодо выглядите для эксперта, мисс Фицуильям, – с подозрением отметил Телфорд.
– Я относительно недавно вступила в должность, – возразила Адриана, скрестив руки на груди, словно защищаясь от обвинений в обмане, начатом мной случайно.
– Странно, Шерлок, прежде вы не приводили с собой экспертов.
– Я хочу знать, что о записке убитого сумеет рассказать мисс Фицуильям, – я направился к крыльцу дома, вновь облекая предложение идти следом в обыкновенное высказывание, какое при чрезмерной чуткости к переменам в интонации или при скрываемом желании можно принять за предоставление выбора – подняться на крыльцо или уехать прочь.
Адриане дважды за день приходилось выбирать.
– Убитого? – расслышал я её робкое шептание.