Страница 19 из 77
Если начало этой странной битвы было освещено неподдельным сиянием разума, не предвещало ничего иного, кроме торжества моей неоспоримой правоты и краха смехотворной веры Адрианы, то её исход не принёс наслаждения и не наградил покоем: я почти ощущал, как мысли о жуткой, нестерпимой слабости разрушали меня, безжалостно растаскивали на куски, и только работа воссоздавала Шерлока Холмса заново из кого-то совершенно незнакомого, сбитого с толку и загнанного в смертельную ловушку. Сосредоточенность на десятках дел требовала немалых усилий, отзывалась болью, внимание предательски рассеивалось. Пребывание в безграничных чертогах разума, порой сравнимых с глухой пустотой, затягивалось, а миссис Хадсон, Джон и Мэри не раздражали озвучиванием унизительных подозрений. Однако я, к великому сожалению, догадывался о природе их нелепых заключений: едва уловимые перемены моего вполне обыкновенного, не искажённого пережитым поведения направили их мышление по ложному следу и привели к возмутительному выводу, будто меня поглотило страдание, душила тоска. А сорт приписываемой тоски был схож с горем невосполнимой утраты, отчего мне хотелось рассмеяться, невесело, вымученно, нервно, но рассмеяться, чтобы крепче убедить себя самого в том, что замкнувшаяся цепь событий была всего лишь мерзкой шуткой.
Вам сейчас, безусловно, неясен замысел этого неуместного отступления, вам непонятно, что я скрываю за рассказом о памяти, восставшей против меня, превратившейся в мощное орудие пыток. Пожалуй, мне вздумалось посеять семя интриги, постепенно удобрять чахлый росток, питать его, пока не настанет время долгожданного цветения. Хоть я и сомневаюсь, что мне удастся сдержать себя.
Я потерял Адриану, потерял её безрассудство, которое некто другой назвал бы очарованием, и я осознанно сделал всё, чтобы обеспечить себя последствиями потери, подставить мозг под удары сердца, терпеть это отвратительное трепыхание, терзавшее грудь всякий раз, как образ Адрианы врывался в мои мысли. Бесподобная, жестокая игра чувств, обративших меня в марионетку, дёргавших нити мышц и лишавших меня власти над телом. И мне даже поначалу казалась интересной эта неудержимая дрожь, порой досаждавшая мне, заговор непослушных нервов – предательский отклик организма на жизнь без опасного участия женщины, какую я продолжал называть Адрианой по её настоятельной просьбе. О, нет, несмотря на весьма очевидные симптомы известной болезни, отравляющей ум и стискивающей волю в оковах бессилия, я не любил Адриану. Я не любил. Не смешите меня…
Шерлок поступил почти благородно, предоставив мне свободу выбора воспоминаний (не обращаясь к происшествиям вне стен квартиры на Бейкер-стрит, естественно), и за это любезное позволение я вынуждена снисходить до бесконечных «спасибо». И если быть предельно честной, едва ли не каждым своим шагом неприступный детектив заставлял питать немую, неиссякаемую благодарность, запертую в моих редких безмолвных улыбках. Он, обладая непредсказуемым нравом, противоречащим некоторым его поступкам, имел право выставить меня на улицу, не выслушав ни слова, не тратя ни секунды на споры и бесплодные призывы поверить, мог отступить от идеи, справедливо кажущейся безумной… Но Шерлок, горячо отстаивая превосходство разума, принял решающее участие в спасении моего тела от незавидной участи быть порабощённым, подчинённым воле чудовища, незримого для напыщенных слепцов. Шерлок истратил всё мыслимое терпение, но вопреки довольно убедительным угрозам и очевидному неприятию меня как человека со здоровым рассудком он не причинил мне никакого ощутимого вреда. Когда я оправлялась от последствий ночных потрясений, Шерлок был на удивление сдержан в своём неуёмном презрении, с напряжённым спокойствием, выдаваемым за образец безразличия, он наблюдал за хлопотами Джона, что опекал меня как беспомощного, неразумного ребёнка. Временами, встречаясь с Шерлоком недоумённым взглядом, я без использования дара угадывала в его насмешливых глазах тень тщетно скрываемого любопытства. Выходит, столь невыразимому подвигу как проблеск сострадания и отсутствие словесных издевательств я была обязана лишь этому странному любопытству, сдерживавшему натиск лютой неприязни.
И я не произносила вслух короткое слово «спасибо», даже шёпотом, даже в полном одиночестве, будто стесняясь истинной благодарности такому невозможному человеку, сложенному из неповторимого ума, заглушившего сердце.
И Шерлок бы обязательно запротестовал, если бы я признала его молчаливость и сдержанность в качестве особой, редкой формы заботы, но именно так можно было без раздумий назвать ту обескураживающую мягкость. Но и у этой натянутой мягкости существовал определённый срок: едва я вновь стану похожа на живого человека из крови и плоти, а не на мрачную и скучную тень, Шерлок, несомненно, возьмётся за прежнее развлечение и примется отстаивать важность неуязвимости здорового разума, крепкого щита против атаки сверхъестественного вздора. И было бессмысленно утверждать напрасность такого невыносимого упрямства и его бесспорную неуместность, учитывая крайнюю нестандартность обстоятельств и последовательность событий, в которых Шерлок участвовал отнюдь не вслепую и был всему свидетелем. И я терялась в изощрённости способов, что могли бы прервать череду глупых отрицаний и попыток подобраться к объяснению тропой, проложенной пытливым, окаменелым умом.
Мне бы хотелось обратиться к одному занимательному случаю, произошедшему уже после завершения обряда, когда я частично восстановила истощённые силы и превратилась обратно в существо, что могло выдержать град насмешек.
Миссис Хадсон, сопровождая настороженным взглядом каждый мой шаг на кухне, требовала вразумительных объяснений этих странностей, чьим источником я стала. Однако, несмотря на её окрепшую веру в мой дар, я не считала миссис Хадсон готовой к восприятию более абсурдной информации об отражении хищника с лицом Мориарти в плену зеркала, беспощадной природе этой твари – ошмётков обожжённой яростью души. Не стала я подробно рассказывать и о бабушке, чей рецепт использовала при приготовлении яблочного печенья с корицей, потому что правда менее всего походила на ту правду в её обыденном значении, что люди привыкли получать. И поэтому я сбежала от надоедливых расспросов миссис Хадсон, поднявшись обратно в гостиную.
На Бейкер-стрит тем вечером, после восьми, когда загадочный чёрный автомобиль скрылся в потоке прочих машин, пожаловала молодая женщина. И её беда казалась оскорбительно очевидной, лишающей изголодавшийся мозг необходимости разбирать неброский облик клиентки в поисках занимательной тайны. Женщина средних лет по имени Долорес Вуд была невысокой, слегка полноватой брюнеткой, одетой в строгий тёмно-синий костюм, выглаженный, вероятно, с особым усердием, так как едва ли на ткани можно было заметить складки. В тусклых карих глазах миссис Вуд читалась ужасная мука и желание высказаться о том, как сильно её беспокоят регулярные исчезновения мужа, прикрываемые внезапными командировками в Бостон. Но вовсе не досадная скука заставила Шерлока прогнать печальную женщину вон…
Я молча сидела на диване, лишь тихим шелестом страниц вмешиваясь в их напряжённую беседу, обречённую завершиться прежде, чем миссис Вуд успеет излить душу. Шерлок даже не старался казаться вежливым слушателем, а, стоит заметить, выслушивать до конца детективу порой мешала не только явная предсказуемость, но и скудный запас снисходительности. И редко кому удавалось уложиться в отведённое рамками терпения время и заинтересовать Шерлока. Я, постепенно увлекаясь их разговором, листала книгу Элизабет Уэнтворт, книгу, столь озадачившую Шерлока своим невнятным содержанием, и вдруг воскликнула:
– За океаном у вашего мужа есть ребёнок от первого брака.
Шерлок, сначала не воспринимавший меня за живой объект, теперь любезно наградил сверлящим взглядом, что непременно приказывал впредь воздерживаться от непрошеных вмешательств. Он же отмахивался от миссис Вуд небрежными словами о любовнице и требовал избавить его от бессмысленной траты времени.
Миссис Вуд, неподвижно сидя на стуле, выражением крайнего удивления на своём побледневшем лице будто разрешала мне продолжать.
– Ведь Дэвид американец? – закрыв книгу и пристально уставившись на умолкнувшую женщину, уточнила я, а Шерлок уже успел научиться распознавать тот потрошащий душу взгляд, за каким обязательно следовало сообщение чего-либо невероятного, недоступного, вытянутого из тайников чужого сознания.
– Верно, – кивнула миссис Вуд, и тут же поспешила ухватиться за то, что хотела бы назвать зацепкой. – Вы знакомы с Дэвидом? Откуда вам известно про ребёнка?
– Адриана, тебе лучше даётся роль безвкусного украшения мебели, – попытался остановить меня Шерлок изумительным сравнением, произнесённым с целью не столько оскорбить, сколько заткнуть мне рот. – И я бы не старался на твоём месте искать таким сказочным способностям иное применение.
Но я наловчилась не замечать его язвительных выпадов, и спросила с решительной прямотой, подойдя к миссис Вуд:
– Позволите коснуться вашей головы?
– Зачем? – в её глазах мелькнула тень испуга, а в голосе отчётливо зазвучало недоверие.
– Так гораздо легче сделать из вас проводника к мыслям Дэвида, – невозмутимо пояснила я, не слыша в своём спокойном изречении ничего необычного.
– Что вы имеете в виду… – обомлев, заговорила было миссис Вуд, но Шерлок с нескрываемым раздражением повторил предыдущую просьбу и почти вытолкал клиентку, охваченную недоумением, за дверь.
Миссис Вуд, видимо, оскорблённая подобным обращением, сочла непростительным унижением попытку требовать впустить её и развеять замешательство. И я уверенно подозревала, что удавка неведения оказалась для неё приятней парализующей правды. Гулкий стук каблуков вскоре стих.
– Быть может, незримые духи надоумят тебя разыграть спиритический сеанс и превратить квартиру в миниатюрное министерство магии? – задался вопросом Шерлок, обрушивая на меня всё то ядовитое недовольство, что накопилось за время моего восстановления. Приступы жалящего гнева, вызванного воздействием одержимого голодом хищника, отступили, но этот радостный факт не знаменовал появление чего-либо нового в дикой смеси чувств детектива по отношению к ясновидящей.
– Я лишь хотела исправить твою неправильную догадку.
– Разве я просил о помощи? – Шерлок поморщился. – И отчего же твоя версия претендует на звание истины?
– Ты действительно ждёшь объяснения или мне не стоит и начинать? – я помнила, что щедрость Шерлока скоро иссякала, и он неизменно жалел о капризах любопытства, побудившего выведать пояснения. – А, впрочем, задвинь куда-нибудь в пыльный тёмный угол своих безупречных чертогов, что люди, долгое время живущие вместе, поддерживающие устойчивую длительную связь, незаметно впитывают эмоции, мысли друг друга и вполне могут поделиться ими с человеком, в чьих силах выстроить своеобразный мост от одного сознания к другому. И сейчас ты помешал мне обрести твёрдую уверенность в настоящей причине частых отъездов Дэвида.
– Кажется, ты расхваливаешь себя в ущерб собственной памяти, – сдержанно отметил Шерлок и опустился в кресло. Буря негодования вдруг растворилась в его угрюмом, тяжёлом молчании, что всегда действовало на меня удивительно странным образом: в мучительные часы агонии оно усмиряло боль, укрывало от рвущего на части крика сотен осквернённых глоток и дарило безмятежный пустой сон. А в то мгновение его молчание обратилось чем-то гнетущим и пугающим. Холодно-непроницаемое лицо не выдавало ни напряжения мышц, ни единого живого чувства, и оттого пропадало намерение заглянуть в хаотичное переплетение мыслей Шерлока, чтобы не ухватиться случайно за нечто слишком острое. А когда Шерлок снова заговорил, устремив безразличный взгляд в окно, я испуганно вздрогнула: – Стоит напомнить, что мы с тобой не работаем вместе, а с трудом уживаемся, как здоровый сопротивляющийся организм и настойчивый паразит.
– Сегодня паразит не вступал с тобой в диалог, – я хмуро улыбнулась, не находя в этом устоявшемся прозвище неприятного оттенка, – ты обычно начинаешь первым. Вчера ты явно перепутал меня со служанкой и велел принести чай.
– Джон готов примчаться с другого конца Лондона по первому зову, а ты беспричинно жалуешься и ищешь в невинной просьбе призрачные подтексты, – Шерлок брезгливо ухмыльнулся: – Ты абсолютно бесполезна во всём, что не касается потустороннего мира.