Страница 343 из 346
Ариэльке я сразу сказал, что придумала она всё про Мари и мужа своего. И чтобы не вздумала Фолкнеру про выкладки свои дурацкие докладывать. Ей от этого проку никакого, а ещё одну семью разрушить, да детей без отца или без матери оставить — чести никому не делает.
Из воспоминаний Ноэля Фолкнера
Моя жена — вторая мать Тереза. Ей жалко всех сирых и убогих. Я не против душевной доброты и помощи обездоленным. Но когда все эти добрые дела начинают разрушать собственную семью — как это понимать и принимать?
Я ещё смог простить Мари суету вокруг Пелле Армфельта. Он мне самому за прожитые вместе годы стал как брат младший, а уж с моей женой они были не разлей вода — я даже ревновал порой. Но Пелле себе ничего лишнего не позволял. Он только и делал, что штопал нашу семейную жизнь там, где мы с Мари прорех понаделали.
Но вот этот закидон по поводу бывшего мужа… Виновата она перед ним, как же! Сама рассказывала, что Петер вытворял за её спиной! И здравствуйте, пожалуйста: не смогла себе простить, что «вероломно» ушла от него ко мне...Ну не дурь ли?! Все взрослые люди, каждый свой выбор сделал, никто никого ни к чему не принуждал… В общем, не понял я её тогда и сейчас не хочу вспоминать об этом!
Я бы, наверное, на развод подал, если б не Петерова соседка...Остановила меня в дверях, наговорила всякой всячины...Странно так, не могу припомнить, чего именно... Только чувствовал тогда по словам Хельги, что всё, что Мари делает — правильно. Сказала, чтобы не обижался на неё и не совершал опрометчивых поступков. Ещё дала какой-то деревянный талисман с рунической надписью. Попросила всегда носить с собой. Ну, я автоматически засунул ту деревяшку в карман. Потом не знаю, что на меня нашло, но носил повсюду, как велено, аж целый месяц. Даже на съёмках.
А на съёмки умотал сразу после новогодних праздников: неуютно вдруг дома стало. Мари на рождественский ужин к матери приезжала: красивая, весёлая, о нашей стычке у Петера ни слова...Дети на меня, как на врага народа набычились. Мать и та взялась песочить, уже не помню, по какому поводу. Я тогда развернулся, ушёл, собрал дорожную сумку — и в аэропорт.
Работа меня успокоила и отрезвила. Крутил-вертел ситуацию по-всякому, возил туда-сюда, как саночки на снежной горке...Внутренний голос зудит: «Чего ломаешься, позвони жене — ведь помириться хочешь!». Хотел. Но гордыня же выше меня ростом метра на два! Как это я перед Мари шапку снимать буду, когда она сама во всём виновата!
А тошно как мне без неё было! Но держался, как тот стойкий оловянный солдатик. В перерывах между съёмками — к Уотерманам в Эл-Эй. Лапши на уши Джо навешаю: то с возможным бизнес-компаньоном у меня встреча, то ещё какая лабуда...Только Уотерман — стреляный воробей, его на мякине не проведёшь! Пару раз прокатили мои «причины пребывания в городе Ангелов», а на третий раз прищурился и спрашивает:
- Ну, колись давай, что ты от меня скрываешь?
Пришлось рассказать. Он попыхтел своей электронной сигаретой — всё пытается бросить курить — и говорит:
- Дурак ты, Ноэль! Не ревновать да беситься надо, а радоваться тому, что жена твоя — из тех, кто близких не бросает. Даже тех, кто ей когда-то в душу наплевал, как бывший муженек...И припомни-ка, дорогой друг, по какой такой причине с тобой несчастный случай на съёмках случился и что тогда твоя жена сделала? Собрала чемоданы и в больничную палату выставила, пока ты там с Богом общался, в коме валяясь? И кто тебя на ноги после того падения ставил? Мари да Пелле…
В общем, пропесочил меня как школьника-прогульщика...Я спать лёг, а в голове сказанное другом как каруселька детская крутится: я возражать на его доводы пытаюсь, а они ко мне по второму кругу подъезжают. «Неправильно мыслишь, Ноэль, неправильно!»...Утром поблагодарил Джо за приют и прочистку мозгов и отправился на очередную съёмочную площадку. А снимали на этот раз в горах: никаких особых удобств и мобильная связь работает только в низине, в которую спускаться — только конечности ломать. Может, оно и к лучшему: провёл я ревизию в воспоминаниях, навёл в мыслях порядок и понял, что хватит уже цирковать — пора домой возвращаться. А то, получается, сам себя наказал: по жене и детям соскучился так, что аж скулы сводило.
Когда я с этих съёмок в Стокгольм вернулся, Мари уже дома была. Не знаю уж, амулет помог или ещё что, но только встретила она меня так, словно ничего из ряда вон выходящего между нами не произошло… Правда, мы опять чуть не разругались во время первого же совместного ужина.
Сидела-сидела моя красавица-жена, смотрела-смотрела на семейную фотографию, сделанную в первый день рождения Стефани, и глубокомысленно изрекла:
- Все, кто любил меня больше жизни, меня покинули…
Меня как ледяной водой из брандспойта облили.
- Хочешь упрекнуть меня в том, что я ещё жив? Видимо, недостаточно сильно тебя люблю?
А она так грустно на меня посмотрела...Это клише, конечно, но иначе чем «глазами побитой собаки» не скажешь. В этом взгляде и боль, и непонимание за что ударили, и любовь - всеобъемлющая и всепрощающая...Так вот, посмотрела на меня моя Мари таким взглядом и говорит:
- Нет, Ноэль...Я извиниться хочу перед тобой и поблагодарить за то, что ты всё ещё со мной рядом. Как же часто я несправедливо тебя обижала! Вела себя, как капризная девчонка. Поступала, считаясь только со своими желаниями и не спрашивая о твоих чувствах...После всех этих безумств, я всё ещё нужна тебе, Ноэль Сигурд?
У меня как перегородка в горле какая-то встала: ни вздохнуть, ни застонать, ни слово вымолвить... Пришлось глотнуть вина и отдышаться, прежде, чем смог ответить: