Страница 4 из 156
- Они настоящие звери, скажу я вам, мои любезные дамы, - рассказывает баронет Джон Серн на одном из таких салонов, организованного моей лучшей подругой, маркизой Агнеттой Сорраж, дочери маркизы Элен Сорраж. - Не моются, ходят в страшных, вонючих лохмотьях... Проходили мы через остатки одной деревни, все вокруг дымится, вонь такая, что невозможно стоять ровно, и вдруг из-под каких-то палок на моего соседа, Сета Кривого, сзади напрыгнуло что-то маленькое и черное. Это нечто оказалось детенышем зверей, с диким воем он зубами вцепился в шею бедного Сета, пока мы пытались оторвать это создание от несчастного, оно смогло перегрызть ему позвоночник и выпить его кровь. Чего мы только ни делали, пытаясь отцепить звереныша, только Толстый Джек не растерялся и прикладом почти снес тому голову. Но, к сожалению, для Сета уже было слишком поздно...
Тяжелая тишина, мы, бледные, напряженные, пытаемся представить. Милая толстушка Агнетта, всхлипывает.
- А их женщины, полубезумные, с дикими глазами, они бросаются на штыки, пытаясь дотянуться до наших шей своими огромными когтями, стараются выцарапать глаза!..
- Ты даже не представляешь, какие они сладкие, - раздается вкрадчивый тихий голос маркиза Антона Капрского, друга моего брата Алека. Антон был на два курса старше, они вместе с моими братьями и другими знатными юношами нашей страны учились в Эскадрском военном университете, он уже успел повоевать на Ардорской войне и вернуться с легким ранением. Антон был огромный здоровяк, добросердечный, не очень образованный, но умный, смекалистый и в обществе славился весьма галантным в обхождении с дамами.
Разговор этот происходит одним из холодных вечеров в темной и оттого более уютной малой гостиной наследного принца. Они оба сидят в глубоких тяжелых креслах, оставшихся еще от прадедушки Маркуса Щедрого. Яркий огонь озаряет комнату, наполняя ее загадочными тенями и бликами. Я, невидимая, притаилась в тайном ходе, за гардинами.
- Дикие, непокорные, не то что наши клуши, чуть поднажмешь и со всхлипами готовы на все, - хрипло шепчет Антон.
- Главное связать им руки и заткнуть рот, они в любой момент готовы выцарапать тебе глаза и вцепиться в шею...
Голос маркиза звучит мечтательно.
- А какие же они тесные, как сладкий пудинг, ты туда и с тихим хлюпом оттуда и опять твое копье втискивается.., а она извивается под тобой, и тяжело дышит в шею...
Мой брат судорожно вздыхает, Антон наливает еще вина в бокалы, я слышу легкое позвякивание хрусталя.
- Как-то мы с одногруппником Фелеком Безлапым, - продолжает Антон, - помнишь, ему палец на первом курсе училища дверью кто-то оттяпал, - в ответ хмыканье, - сладкую парочку заловили под каким-то там городом, не помню где. Фелек оказывается мальчиков потискать любитель, вот мы и разделили, так сказать, поле деятельности, принесли мы их спеленутых веревками в какой-то дом, а за нами очередь, бойцов пятьдесят, делятся по интересам, а мы, как более знатные, первопроходцы значит... Как девочка брыкалась, рядом Фелек со своим возится, вот натянули мы их, лежим, качаем их в такт, а они только стонут хрипло... хорошо то как... ими потом до вечера наша рота занималась, некоторые обратно в очередь возвращались...
- А чего ж, только двое было что ль? - Спрашивает-шепчет мой брат.
- Мало их, гадов, на штыки бросаются, дохнут как мухи...
Через полчаса Алек зовет меня повидать старого друга, я провожу одни из самых страшных в моей жизни двадцать минуть в их компании, вынужденная приветливо улыбаться, слушать комплименты о том, как я изменилась и как привлекательно я теперь выгляжу. Я стараюсь не обращать внимания на маслянисто увлажнившиеся красные губы маркиза, не вздрагивать от каждого его прикосновения, не замечать его липких взглядов... Они ушли.
Я, в оцепенении стоявшая на пороге, судорожно вытерла руку, горевшую от влажного поцелуя галантного Антона, повернулась и, словно сомнамбула, направилась обратно к покинутому братом креслу. Я так старалась ничем не выдать своих чувств в течение этих двадцати минут, что лицо у меня от напряжения странно онемело, а на губах еще дрожала вымученная улыбка. Я тяжело опустилась в кресло, поджав под себя одну ногу и, чувствуя, как сердцу становится тесно в груди от раздиравшего его ужаса, дрожала. Я болезненно ощущала его короткие частые толчки и свои странно заледеневшие ладони, и чувство ужасного, непоправимого несчастья овладело всем моим существом. Боль и растерянность - вот что я чувствовала – растерянность избалованного ребенка, привыкшего немедленно получать все, чего ни попросит и теперь впервые столкнувшегося с неведомой еще теневой стороной жизни.
«Нет - это неправда! Маркиз Антон Капрский премерзейший человек на земле! Он обманывает, он что-то напутал! Наша армия не может совершать таких гнусностей - уж я то знаю это твердо! Ну конечно же, – думала я, – если это ужасная история – правда, то папа уж непременно должен знать. Ему, разумеется, могут ничего и не сказать, но он сам заметит, и накажет их всех»
Новостные листки пестрят траурными полосками. Город Бороун - потери три тысячи солдат, взят, стерт с лица земли, город Вятошь - потери две тысячи человек, взят, уничтожен. И далее и далее. Наши войска терпят огромные потери, но вперед не продвигаются, даже отступают. Последние три месяца происходит какое-то непонятное топтание наших войск вдоль линии фронта. И среди креландского населения пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода вниз по лощине.