Страница 14 из 67
– Никто.
– Но зачем оно этим людям?
– Как ни мерзко произносить это слово, дочь моя, но мы считаем, что для шантажа. Даже в том виде, в каком рукописи существуют теперь, то есть когда неясно, что именно они собой представляют, это бесценные реликвии для Церкви. Чем обернется сей документ: трудом безымянного автора, или апокрифом, или же мы получим пятое каноническое Евангелие? Процесс это долгий, и не думаю, что отпущенного мне Господом времени хватит, дабы узнать ответ. Но в любом случае я благодарю Создателя за дарованное чудо! Ведь это же чудо – получить свидетельства о жизни апостола, принесшего свет христианства в Грецию! К сожалению, наша надежда служит для похитителей рычагом влияния, с ее помощью они попытаются оставить прежние договоренности о продаже земель монастыря в силе, если найдут рукопись раньше нас. По крайней мере, таково наше общее мнение.
Владыка помолчал.
– И вот я хочу спросить вас, Иван: можем ли мы рассчитывать на вашу помощь? Поиски – дело опасное. Потому не смею просить участвовать в них. Прошу лишь помогать переводить и растолковывать смысл найденного.
Иван потер лицо ладонью.
– Владыка, что еще сказал мой дядя в том телефонном разговоре?
– Сказал, что первое из писем он оставил в изножье гробницы матери Софии, под обложкой каменной Библии.
Иван кивнул. Ни меня, ни Владыки для него сейчас не существовало. Очнувшись, сказал:
– Я, конечно, берусь за поиски. Правда, я не силен в... разных богословских вопросах...
Митрополит улыбнулся:
– Благодарю за согласие! Прошу только о двух вещах. Будьте предельно осторожны! При малейшей опасности прекращайте поиски. И второе: держите их предмет втайне от родных, друзей, случайных знакомых. Видите ли, даже я скрываю настоящую цель своего нынешнего визита на Крит. Официальная версия – навестить духовного сына, настоятеля храма, в котором мы с вами сейчас находимся. Хотя, думаю, в конечном счете без обращения в полицию не обойтись. Что же до вашего... ммм... неполного владения темой – не беспокойтесь об этом. Мы не оставим вас без поддержки. Конечно, финансовой. А кроме того, и это главное, я дам вам в помощь моего духовного сына.
Мы с Ваней переглянулись:
– Отца-настоятеля храма?
– Нет. У меня два духовных сына. Я говорю о втором. Он не священник, но, возможно, станет им. Георгис – критянин, хотя давно уже творит богоугодные дела вдали от родного острова. На Крите многие знают его отца, служившего тут священником и трагически погибшего на Кипре, когда Георгис был ребенком. Сам же Георгис в прошлом военный. Так что защита у вас будет хорошая во всех смыслах.
– Я бы тоже хотела участвовать! – неожиданно для себя пылко воскликнула я. И чтобы скруглить детский тон просьбы, добавила, улыбнувшись: – Хоть я и девица.
Митрополит нахмурился:
– Я не могу вам запретить, но идея мне не нравится. – Он искоса взглянул на безмолвного Ваню и нахмурился еще больше. – Это опасное дело, и, по моему разумению, заниматься им должны мужчины.
– Но кто, как не женщина, сможет уговорить мужчину быть осторожным, отец мой! – проникновенно сказала я, разве что не прижав руки к груди. – Извините! Я хотела сказать Владыка.
В усах митрополита мелькнула улыбка:
– Ничего страшного… Пообещайте тогда, что в опасных ситуациях всецело будете слушаться Георгиса. Он человек опытный.
– Обещаю!
– Как с ним связаться? – спросил Иван.
– Он сам позвонит, когда прилетит на Крит из Афин. Его рейс ожидается, – Владыка приподнял рукав рясы, – через три часа. Если вы не возражаете, я оставлю ему ваш номер. Вот здесь, – митрополит протянул Ване лист из записной книжки, – номер моего телефона. И адрес церковного архива. Когда вы планируете наведаться туда?
– Сегодня вечером, – ответил Иван.
Митрополит склонил голову, затем взглянул на Ваню. Тот сидел целиком погруженный в раздумья, снова где-то за тридевять земель от меня. Владыка смотрел на него таким же долгим взглядом, как в начале беседы. Только на этот раз в его глазах была смесь сочувствия, тревоги и сомнений.
Когда мы выходили из храма, мне казалось, что надежный мир – большой и теплый, как ладонь митрополита, возложенная на мой затылок при прощании, – стремительно уходит от меня. В этом чувстве было много щемящей грусти и бодрящего холодка опасности и свободы. Наверное, так чувствуют себя птенцы, покидающие гнезда.
Дождь унялся, воздух был свеж и звонок. Ясный день сменился таким же ясным вечером.
На небольшой площади 1821 года, что аккурат перед двуглавым храмом Святого Николая, приветливо светились лампочки, развешанные в ветвях огромных платанов. Почти вся она была заставлена столиками кафешек и таверн. Каждый вечер тут шумно и весело.
Мы с Ваней прошли мимо забранной решеткой лестницы, ведущей в подвал на краю площади. Да, отсюда к захоронениям попасть было бы легче. Свернув, нырнули в узкий слабо освещенный переулок. В отличие от большинства туристов, предпочитающих западные кварталы старого города, эту – восточную – часть Ханьи я обожала. Византия, Венеция и Турция переплелись тут в единое целое. Тянулся с осколков стен к небу плющ, и взгляд не сучал ни секунды, перескакивая с венецианской лепнины на грубые доски заколоченных окон. Где было палаццо – теперь таверна, где клубились влажные пары хаммама – пансион. А из каждой щели вырывалась буйная южная растительность.
Петляя и сужаясь, переулок Драконтопуло вывел нас к одноэтажной пристройке. Ее деревянная дверь сидела так низко, что едва доставала мне до груди. Это при моем-то невысоком росте. Спустившись по трем ступенькам, Ваня посветил телефоном на замочную скважину и вставил в нее мелкий плоский ключ. Замок плавно, без скрежета поддался. Из двери пахнуло холодом, и я невольно замерла на пороге. Ваня нервно прошипел из темноты: