Цветы для наглых

Утренний туман неохотно уступал место солнцу и теплу – отползал в низины, протягивал белые хвосты по балкам и оврагам. Гудели рога и трубы, скрипели колеса повозок. На помосте и трибунах уже собрались люди; герольды выкрикивали распоряжения, сверяли списки и изображения гербов, не торопясь объявлять участников, ибо сегодня зрителям предстояло увидеть самые захватывающие поединки.

Вчера поутру рыцари показывали свое искусство в копейных сшибках, а потом здесь же, на ристалище, было разыграно представление с участием множества акробатов, жонглеров и певцов. Они показывали веселые, немного непристойные сценки, которые обыкновенно показывают на площадях; а затем, легко сменив тон, почти полностью изложили поучительную историю Хадемара Эсвигского, плута и стяжателя, отрекшегося от неправедных дел и отправившегося в священные восточные земли, дабы воевать за церковь и короля.

Анастази почти не смотрела на поле – думы ее были о том, что вот, скоро пройдет и этот день, завершающий турнир, а дальше… Дальше тишина и одиночество. Несомненно, Лео Вагнер вскоре забудет ее и утешится новой любовью…

Королева твердо решила, что найдет время и место для единственного прощального свидания. Да, это неприлично и опасно – но, в конце концов, уже не раз и не два они обманывали стражу и скрывались от слуг. Что может помешать им теперь?

Опять грязный постоялый двор в Гюнттале? Замковый сад? Или купальня на берегу Теглы, где утром так приятно касаться прохладной воды, подставлять плечи солнечным лучам?..

Эрих Кленце сегодня щеголял в ярко-синем плаще, заколотом на левом плече фибулой, снятой с поверженного противника. После боя барон, проявив щедрость, граничащую с расточительностью, оставил дрангольмцу его оружие, но забрал прекрасную вещь, и теперь столь беззастенчиво хвастался трофеем, что Анастази – впрочем, не скрывая гордости за сына, – посоветовала ему вспомнить, что скромность является такой же добродетелью рыцаря, как и доблесть.

Кристоф Хаккен, с поклоном приблизившись, опустился перед Анастази на одно колено. Королева с удивлением взглянула на него, не сразу поняв, чего он желает.

– Напутствуй меня, госпожа.

Тогда Анастази повязала ему на плечо свой платок, поцеловала холодный металл шлема – в память о тех беззаботных временах, когда юный барон Хаккен казался ей самым желанным рыцарем на свете.

– Как все-таки коварна мирная жизнь, – сказала она затем. – Сердце становится податливым, а дух – слабым. Что можно считать делом, более достойным для воина, чем бой? А я смотрю и не знаю, какое чувство во мне сильней – восхищение или страх…

– Мужчины будут сражаться, пока светит солнце и мир такой, каков он есть, – ответил Лео. Он, как и прежде, стоял за левым плечом королевы, гордо выпрямившись и заложив руки за спину, надменный и довольный собой. – У тебя нежная душа, королева, но все происходящее естественно.

– А что будет, если мир изменится? – не без лукавства спросила Евгения. – Он ведь может измениться.

– Ничего. Мы будем драться за вас еще яростней, вот и все, моя герцогиня.

– Вот эту нелепую болтовню я слушаю целыми днями, – сказал Торнхельм, обращаясь к Вольфу. – Ей-богу, это стоит мне многих сил.

Он повернулся к Михаэлю и приказал нести оружие.

– Куда же? – спросила Анастази. – Рано ведь еще.

– Хаккен разделается с этим неумехой в два счета, Ази.

– Да, но до этого мне тоже надо будет кое с кем разделаться – с нашим загадочным гостем, – напомнил Вольф, кивнув в сторону ограждения, где у самого поля, опираясь на меч, стоял воин в богатых доспехах и длинной накидке, под которой не было видно герба. – Все наши дамы только о нем и говорят, потому что он появился вчера утром и лишил надежд на приз, а значит и на женскую благосклонность, половину рыцарей, многие из которых считали себя великими воинами, – Вольф усмехнулся. – А он не желает даже снять шлем и хоть немного утолить всеобщее любопытство!

– Возможно ли ему по его происхождению вызывать тебя на поединок, мой супруг? – спросила Маргарита, касаясь плеча мужа. – И отчего он не желает назвать своего имени или показать лица?..

– Поверь, любовь моя, тебе нечего опасаться, – с некоторым раздражением отвечал ей Вольф. – Почтенные судьи показали мне его герб – и я не нашел ничего зазорного в том, чтобы выйти против такого противника. Желание не разглашать до поры своего имени и не показывать лица также вполне законно, и заслуживает уважения.

– Должно быть, сей рыцарь связан обетом или же не хочет, чтобы кто-нибудь из присутствующих его узнал, – проговорила Евгения.

Герцогиня скучала. Накануне герцога Лините постигла неудача: он сильно повредил ногу во время конного поединка на копьях, и был вынужден отказаться от мысли выйти на поле в завершающий день. Кроме того, вопреки ожиданиям, его супруга явилась на праздник, дабы поддержать брата, графа Ольфинга. Она взяла с собой юного Тасси Лините, и теперь герцог сидел рядом с женой и сыном, бледный и хмурый, страдающий от раны и от вынужденной разлуки с возлюбленной.

– Возможно, он просто редкостно некрасив, – рассмеялась Анастази. – Или застенчив, как послушник.