Цветы для наглых

– Уверенность – это слишком большая роскошь для меня, Юха. Ни одна королева не может себе ее позволить. Но мне нельзя по-другому – я его люблю.

Позднее выяснилось, что, едва Анастази, сославшись на то, что хочет увидеться с сестрой, покинула королевские покои, король вызвал Альму к себе и долго говорил с ней. Служанка передала госпоже содержание этой беседы. Из нее следовало, что король, не вполне доверяя словам Лео Вагнера и опасаясь за репутацию своей супруги, велел приглядывать за ней и не позволять менестрелю ничего такого, что могло бы бросить тень на королеву. При этом он подчеркнул, что не сомневается в любви и верности самой Анастази, лишь желает, чтобы их семейному счастью не было нанесено ни малейшего урона.

Альму напугали эти предположения, но королева, сидевшая у камина с кубком вина, лишь пожала плечами, поправила складки верхнего платья:

– Разумеется, ты должна беспрекословно подчиняться его величеству, Альма, и будешь дурной служанкой, если станешь вести себя иначе. Но мой возлюбленный супруг уже немолод. Он устал, его утомили бесконечные переговоры с королем Вольфом, который хочет слишком многого, обещая взамен слишком мало. Я опасаюсь, что такая беспочвенная тревога нашего господина во многом объясняется именно усталостью и раздражением – впрочем, совершенно понятными в нынешних обстоятельствах.

Альма слушала, не смея верить своим ушам: впервые за годы супружества Анастази позволила себе упомянуть о возрасте своего мужа, да еще при обсуждении столь деликатной темы. Да, король сед, а королева кажется юной, да, ей всего тридцать, а ему почти пятьдесят – но какое это имеет значение?!

И я в этом участвую, потворствую постыдной любовной связи, в который уже раз со страхом подумала она, вспомнив, как убеждала повелителя, что его опасения беспочвенны и весьма оскорбительны для столь счастливого супружества, как союз с королевой Анастази. Не лучше ли было все сразу ему рассказать? Или признаться теперь… но какой в этом толк? Вряд ли король Торнхельм останется доволен тем, что служанка, которую он считал всецело преданной ему, так долго скрывала от него отвратительную правду…

– В последнее время всякое слово, всякая мысль короля сводится к одному – соглашение с Вольфом! И Конрад, Конрад, Конрад! – чуть повысив голос, продолжала меж тем королева. – Уж не думает ли этот князек, что ему швырнут Цеспель, как милостыню нищему на паперти, только потому, что у него слишком много детей?! Граф тоже хорош – он приходится родственником и Конраду, и Вольфу, но неспособен на решительный шаг, и, словно овца, топчется на одном месте и жалко блеет о том, что его притесняют. Да удивительно, как его еще не сожрали с потрохами!.. По мне, так они оба просто хотят золота, и будут до поры до времени верны тому, кто даст его больше… – Анастази помолчала, поднесла кубок к огню, чтобы он согрелся, и раздумчиво добавила: – Но еще сложнее поверить в то, что короля терзает тревога по столь ничтожному поводу. Альма, разве такой он был, когда добивался моей руки?..

– Моя госпожа, его тревога объясняется тем, что Лео Вагнер проводит рядом с вами слишком много времени…

– Лео Вагнер влюблен, – чуть помедлив, твердо произнесла Анастази. – И предмет его воздыханий – Гезина Фем. Ты хорошо знаешь ее, Альма. Это заносчивая девица, более увлеченная учеными книгами, чем радостями жизни, присущими ее возрасту. Честно говоря, мне думается, прикосновение к пергаменту древнего манускрипта ей приятней, чем тепло руки возлюбленного. К тому же чванлива до крайности; вряд ли менестрель, да еще и простолюдин, может рассчитывать на взаимность… Я жалею его, ибо хорошо знаю и семью прелестницы, и кое-что о ней самой. Он же, как всякий несчастный влюбленный, ищет совета и заступничества… И это единственное, о чем мы беседуем с Лео Вагнером в отсутствие короля.

– И все же прошу вас помнить, что его величество искренне и сильно любит вас, но не потерпит соперника. Да, он смягчился нравом с тех пор, как вы стали нашей королевой, но…

– Так успокой его и скажи, что ему не в чем упрекнуть ни королеву, ни менестреля, вся вина которого в том, что он вынужден преданно служить своему господину, каков бы тот господин ни был… И, будь любезна, подай еще канеллы, кажется, я слишком мало добавила в вино.

Альма поднесла королеве маленький серебряный поднос, на котором стояли серебряные же круглые коробочки со специями. Королева неторопливо взяла одну, открыла, поднесла к лицу, вдыхая аромат.

– Веницейский посол преподнес в дар его величеству большой короб канеллы. Торнхельм равнодушен к ней, и предпочитает простое вино подогретому, а я люблю. А вообще, дурно, что только иноземные купцы имеют привилегию привозить к нам пряности – не сомневаюсь, они требуют для себя гораздо больше серебра, чем те на самом деле стоят…

– За канеллу порой приходится платить человеческими жизнями, моя госпожа. Говорят, ее отбирают у страшных животных, похожих на крыс. А живут те звери у самых аравийских озер…

Произнося это, служанка невольно округлила глаза, словно речь шла о чем-то необычайном и чудесном, и притом происходящем в Вальденбурге. На деле она весьма приблизительно представляла себе, что такое аравийские озера и где они находятся. Небылицами ее снабжал Михаэль, который то ли выспрашивал все это у хитроватых купцов, испокон веков готовых приврать ради успеха сделки, то ли – и вернее всего – придумывал сам, ибо хорошо умел это делать. При короле Альма говорить подобное не решалась – Торнхельм неизменно подвергал сомнению и насмешкам каждое слово. Королева снисходительней относилась к разным выдумкам, хоть и не забывала упомянуть, что, прежде чем верить сказкам, надобно узнать, что пишут на этот счет в своих книгах люди мудрые и ученые.