Страница 84 из 184
Король Вольф и королева Маргарита прибыли, как и было условлено, в начале месяца июля, в Свитинов день, много раньше полудня; и вместе с ними множество знатных и благородных рыцарей, с женами, чадами и домочадцами, слугами и оруженосцами, сокольничими и пажами...
Тридцать герольдов возвестили об их появлении, а потом загремели трубы и бюзины, и вот уже рядом с алыми вальденбургскими знаменами заплескались на ветру злато-черные тевольтские стяги. Звучно ударил колокол вальденбургской капеллы, и его голос разнесся по окрестностям, отражаясь от холмов, многократно повторяясь эхом.
Супруги ехали рядом, рука в руке. Анастази вновь, в который уже раз залюбовалась – Вольф высок, строен, улыбчив, и Маргарита по-прежнему так же изящна и нежна, как много лет назад, когда только стала его женой. На тевольтской королеве платье из золотой парчи, шитое золотом, солнце играет на затейливых узорах, сверкает так, что слепит глаза. Маргарита смеется – белая муслиновая вуаль, легкая, почти прозрачная, развевается на ветру, то и дело скрывая ее лицо. Вольф более сдержан, но заметно, что и его это забавляет…
Вспоминая обо всех его посулах, Анастази не могла не восхищаться самоотверженностью Маргариты. Тевольтская королева вела себя с неизменным достоинством и была царственно спокойна даже тогда, когда место в сердце и постели короля занимали другие женщины – а это случалось весьма часто.
По обычаю, вальденбургский король встречал другого государя у ворот замка. Так было и теперь – поравнявшись друг с другом, государи обменялись приветствиями, пожали друг другу руки. Затем торжественно, неторопливо въехали на замковый двор – впереди Торнхельм и Вольф, за ними обе королевы и остальные гости. Спешились, взошли по широким ступеням к распахнутым дверям – все это под несмолкаемый рев труб и гулкие раскаты колокольного звона.
Большой зал по случаю празднества снова украсили гербовыми флагами и шпалерами. Каменного пола не было видно под благоухающим ковром из луговых трав – мята и клевер, донник и лисохвост легко шуршали, будто нашептывая любезности, когда дамы задевали их подолами платьев.
Шут, вертевшийся здесь же, сердито выговаривал сыну:
– И что тебя понесло туда? Гордыня? Быть может, ты сын барона или графа, чтобы позволить себе ее? Или ты мало воевал за своего короля, чтобы теперь выставлять доблесть напоказ, как хвалятся ловкостью бродячие актеры? Да еще выпрашивать дозволение у короля! Не по разуму твое рвение, вот что я тебе…
– Пауль, оставь, – королева отмахнулась; в жесте сквозила легкая досада. – Твой сын будет сражаться в мою честь.
Удо хмуро отмалчивался. И без того хватало забот – подвинуть кресло, подать платок, принести вина. Быть расторопным и при этом не споткнуться о кота – тот, как назло, вальяжно развалился у ног королевы, вытянув широкие лапы, как будто суета и шум ему ничуть не мешали.
– Так значит, этот юноша тоже выйдет на поле? – спросил Вольф. О нежном отношении сестер к шуту, выросшему вместе с ними в замке их отца, ему, безусловно, было давно известно. – Анастази, по чести говоря, я бы не поверил рассказу о том, что король может быть настолько великодушен по отношению к слугам. Но, видимо, твоя нежность способна в любом лесном угрюмце пробудить желание быть щедрым!
– Благодарю, Вольф. Думаю, это следует считать заслугой самого Удо, и награда достойна той преданности, которую этот мальчик уже успел доказать во время зимнего похода, три года назад.
Удо, польщенный этими словами, низко поклонился.
– Клянусь, моему господину не придется сожалеть об оказанной мне милости.
– А ты, любезный брат?.. Нет ли у тебя намерения проявить щедрость, и своим словом дозволить Лео Вагнеру участие в турнире?.. Мне известно, что он этого страстно желает и намеревался молить тебя о такой милости…
Король внимательно посмотрел на нее, и ответил то же самое, что ранее говорил ее супруг – есть дела, не терпящие отлагательств, и Лео будет куда полезнее им, если останется среди гостей.
– Ну, Вольф, что за суровость, – рассмеялась Анастази, изображая непринужденность. – Он предан тебе. Такая любовь столь редко встречается в наше время, и заслуживает поощрения. В конце концов, кому, как не вам, королям, решать, что правильно, а что нет?
По лицу тевольтского владыки пробежала смутная, тревожная тень, так не подходящая к доверительной, открытой улыбке.
– Анастази, есть вещи, о которых не следует чересчур распространяться, даже если рискуешь прослыть грубияном и невежей. Хотя, конечно, когда ты смотришь на меня так, мне хочется быть всего лишь простым воином, чтобы с радостью повиноваться тебе, исполнять любую прихоть… Но речь идет о делах королевства, и твой муж об этом осведомлен. Так что прошу тебя, не забивай свою прекрасную головку мудреными мужскими играми, Ази.
С этими словами он поцеловал ей руку, сам подал кубок с вином – знак высшего расположения и доверия.
Анастази прекрасно знала цену этой обходительности, но все же не могла сдержать улыбки – его зеленые глаза сияли, отблескивали золотистыми искрами. Он был все еще изумительно красив, совсем как в дни их юности, хотя разгульная жизнь уже оставила отпечаток на его лице, отяжелила веки, залегла складками в уголках губ.
Она хотела спросить его о том, намерен ли он далее вести переговоры с Конрадом, или дело решат мечи, но подбежал младший сын, схватился за подлокотник ее кресла, торопясь о чем-то рассказать.