Цветы для наглых

В Вальденбурге, по стародавнему обычаю, зимой обильно украшали залы ветками омелы и плюща; от каминов, в которых горели поленья – непременно ясеневые, – исходило живительное тепло, напоминая, что за зимой обязательно придет весна, время радости и цветения.

Лео разглядывал королевских слуг, украшавших многочисленные залы без лени и недовольства; еще больше ему нравилось смотреть на королеву и герцогиню, принимавших деятельное участие в приготовлениях. Он даже расслышал, как король Торнхельм ласково попрекает жену и свояченицу – праздник праздником, но не пристало королеве самой подшивать ткани и крепить к светильникам остролист и омелу.

– Я понимаю твое нетерпение, любовь моя, но ты вполне можешь довериться своим фрейлинам, – в руках короля оказался маленький, хрупкий букетик – несколько тонких веточек, белые ягоды, нежные овальные листья. – Некоторые из них служили еще моей матери, это уважаемые дамы, которые хорошо знают, что и как следует делать.

– Но я сама его собирала, Торнхельм! Я пела над ним, пока работала, и завязала шелковой нитью. Ему место над столом в наших покоях…

За супругов, кажется, можно только порадоваться, подумал Лео. Даже разногласия между ними больше походят на любовную игру.

В замковой капелле каждый день служили мессы. Ее небольшой зал, с высоким потолком и квадратными окнами, денно и нощно озарялся сиянием множества свечей. Сюда сходились все обитатели и гости замка, а те, кому не хватало места внутри, стояли на крыльце – двери держали широко открытыми, чтобы чистые, торжественные звуки хорала разносились как можно дальше. Все вокруг было исполнено возвышенного величия, и даже жестокие бури, обычно терзающие этот край почти непрерывно в течение всей зимы, утихли. Над Вальденбургом разлилось ясное, темно-синее небо с блестками звезд; и так же тихо с деревьев, росших во дворе, время от времени, утомившись висеть на отяжелевших ветвях, падали комья пышного, пушистого снега.

После рождественской мессы король, королева и их дети, сопровождаемые придворными и челядью, вернулись обратно в замок, и трапезничали степенно, тихо и благонравно; а время шумных забав настало на следующий день.

Скамьи вдоль длинных стен Большого зала и у пиршественных столов накрыли толстыми мягкими тканями, на столах стояла серебряная посуда, а от разнообразия и многоцветья гербов, шпалер и вышивок у непривычного к подобной роскоши гостя могло зарябить в глазах. У дальней стены, на возвышении, так, чтоб было видно отовсюду, располагался стол для короля, королевы и самых близких вельмож, крытый белой, расшитой золотом скатертью. Над ним в высокой арке алело полотнище с гербом вальденбургского владыки.

Король Торнхельм и королева Анастази вышли к ожидавшим их придворным, и, расточая улыбки, шествовали через зал рука к руке. Плечом Анастази касалась руки супруга, искоса поглядывала снизу вверх – Торнхельм был на голову выше нее, обладавшей немаленьким для женщины ростом; широк в плечах, могуч и грубовато-крепок телом, как лесной зверь; суров и величественен, под стать огромным валунам, уложенным в основание стен его замка. Король слыл замкнутым и нелюдимым – и такое впечатление возникало у каждого, кто впервые видел его лицо с резкими чертами, плотно сжатыми губами, чувствовал на себе взгляд, всегда суровый и недоверчивый. Облику короля недоставало тонкости, изящного обаяния, которое так украшает иных мужчин, как будто свидетельствуя об их благородном происхождении; но именно эта мощь и восхищала Анастази, которая с видимым удовольствием держалась за крепкую, надежную руку мужа.

Всем было известно, что король годится в отцы своей супруге, но за многие годы он почти не изменился – лишь чуть раздался в плечах и талии, да на висках прибавилось серебристого блеска. Недоброжелатели и просто охотники почесать языком говорили, что седина у короля начала обильно появляться именно с тех пор, как он сочетался браком с Анастази Кленце; правда, голоса таких болтунов звучали с каждым годом все тише, ибо королева не обращала на них внимания, король же мог наказать – и весьма сурово.

Глядя на королевскую чету, легко можно было понять, откуда берутся сплетни. Анастази рядом с супругом казалась особенно хрупкой и изысканно-красивой, и выглядела моложе своих тридцати лет. Во взгляде удлиненных серых глаз читались радость и легкое, беспечное лукавство; королева знала о своей женской власти над королем и была этим довольна. Она и улыбалась так же, открыто и игриво, несмотря на то, что ей, как любой женщине, следовало хоть время от времени скромно опускать взор – веселая Анастази, избалованная вниманием поклонников и страстной, но при этом по-отечески заботливой любовью мужа.

Так, во всяком случае, говорили в Тевольте, думал Лео, неотрывно следя взглядом за супругами, такого мнения об этом союзе придерживаются король Вольф и королева Маргарита.

При дворе самого короля Вольфа эта чрезмерная открытость, склонность к беззаботным наслаждениям, несомненно, могла бы ей дорого обойтись – да, впрочем, и обходилась, пока король Торнхельм не стал ее щитом, взяв в жены, своей силой и словом оградив от посягательств и сплетен.

– Мой милый Торнхельм, заметил ли ты, что герцогиня Лините давно уже не сопровождает своего супруга, предпочитая проводить время в Ферне? Следует ли нам, в таком случае, считать их брак… изжившим себя?

Королева произнесла эти слова тихо, отвечая кивком головы на поклон герцога Свена Лините. Евгения Рюттель стояла рядом с ним, и от взгляда Анастази не укрылось, как, кланяясь, герцог нежно касается руки герцогини.