Страница 47 из 184
Анастази похлопала по постели, приглашая его устроиться рядом; а едва он приблизился, протянула руку, которую менестрель поцеловал нарочито церемонно.
– Нет, они меня позабавили. Староста, и в особенности его жена, что в добродетельности своей постоянно печется лишь о чужих грехах…
Она умолкла, едва пальцы Лео – уже под покрывалом – коснулись ее ног, и теперь смотрела на любовника прямо, без всякого смущения.
– Вообрази, что бы она сказала об этом, – Лео поглаживал ее бедро и живот, становясь все настойчивей. – Моя королева, ты и вправду пожалела маленькую золотошвейку – теперь, думаю, можно называть ее так? Воистину, твоей щедрости нет предела! А ты не думаешь, что этот никчемный болван может напасть на девчонку – из злобы, от желания отомстить, и она попросту не доедет до Керна?
– Ну, мой милый Лео, она же поедет туда не одна! – Анастази вдруг откинула покрывало и быстро прильнула к нему. – В Керн отправляются Зейдек и несколько моих фрейлин. Я велела им… О, не так быстро, подожди… А оставлять ее здесь просто глупо… Ты видел, какие чудесные вещи она делает?..
Лео не ответил, мгновенно охмелев от ее наготы, от нежданной, счастливой возможности ласкать, облизывать груди, бедра и особенно те сокровенные части тела, о прикосновении к которым столь бесстыдно мечтал днем.
Целуя, играя язык с языком, торопливо распутывал завязки исподнего. Потом одним резким, неловким движением, через голову, сдернул сразу и котту, и нижнюю рубашку.
– Погоди… Единственное мгновение, моя королева…
Отстранился, чтобы снять оставшуюся одежду, досадуя на то, что, должно быть, выглядит нелепо – но, когда выпрямился, Анастази наблюдала за ним, и ее взгляд был полон восхищения.
Придвинулась к самому краю постели, медленно провела ладонями по его телу – от плеч, по груди, коснувшись локтей, а потом по животу и до самых бедер, чуть царапая ногтями:
– Прекрасен… О, как вовремя началась эта гроза… теперь я всегда буду любить непогоду!
Обвила руками его шею. Он снова сжал ее в объятиях, стараясь не торопиться – но разве можно долго сдерживаться, когда рядом с тобой желанная женщина? Анастази лишь тихо смеялась, уступая, выгибаясь, подставляя соски его поцелуям; прижималась так близко, что ощущала, как его член упирается в самый низ ее живота.
Лео подался вперед, подхватив чуть ниже бедра, тяжестью своего тела заставляя опрокинуться навзничь; ее ноги раздвинулись легко, словно бы без малейшего участия ее собственной воли.
Мокрое, манящее тепло женского лона; усилие, еще…
Ответом – короткие выдохи, едва сдерживаемые стоны. Она, жарко тающая, истомленная, позволяющая пользоваться собой как ему угодно – лишь бы не прерывать…
– Тише, – то и дело шептал он, касался пальцами ее горячего рта, а сам желал ее крика, который заставлял острее чувствовать наслаждение, но, несомненно, погубил бы их обоих.
В этот раз они обладали друг другом особенно страстно, нетерпеливо и алчно; переставлялись местами столько раз, сколько хотели. И вместе устали, и долго лежали, не разъединяя объятий, он – в ней, она – обняв его красивые плечи, запрокинув лицо к окну, задумчивая и счастливая. Лео с ленивой нежностью поглаживал ее согнутую в колене ногу.
Огонек стоящей на столе лучины все это время мерцал, дрожал пугливо, неверно, а потом угас совсем; заметив это, любовники только тихо рассмеялись.
– Позвать Альму?
Анастази уткнулась лицом ему в шею.
– «С любимым лежа, не боишься темноты» – так, кажется, поется?.. Чтобы видеть, как ты прекрасен, мне не нужен свет. Да и заставлять ее завидовать нашему счастью, по-моему, слишком жестоко, Лео.
…Прежде чем улечься, Альма еще раз тщательно проверила двери, задула свечу. Служанке было не до сна, она чутко прислушивалась к тому, что происходит в соседней комнатке. Пару раз пришлось встать и осторожно постучать в дверь, чтобы любовники вели себя потише – казалось, их возня, смешки и шепоты способны разбудить весь Тирбсте.
В остальном доме не раздавалось ни звука.
Будь Альма чуть спокойнее, она бы вполне могла услышать храп спящих в нижней комнате, у теплого еще очага, вальденбургских ратников, полусонное воркование голубей в стропилах под самой крышей, и много других, всегда непонятно-таинственных ночных шорохов. Но, стоя в темноте, краснея от стыда за чужое совокупление, совершавшееся будто у всех на виду, она вдруг словно взглянула на себя со стороны – испуганную, напряженную, с растрепанными волосами и в одной нижней рубашке. И чем же она занята, верная служанка королевы? Покрывает ее шашни с безродным менестрелем?!
…Ему пришлось убраться из теплой постели госпожи задолго до рассвета, растянуться на жесткой лавке в тесной и низкой каморке под самым скатом крыши, по которой все так же уныло барабанил дождь. Кровля прохудилась, вода капала на пол – тут и там на досках расплылись темные пятна. Пахло пылью, мокрым деревом и птичьим пометом. Лео задремал, положив голову на согнутую в локте руку и укрывшись плащом, как в давние времена, когда, кроме надетой на нем одежды, у него ничего и не было.