Страница 30 из 88
Да, я зря читала тот томик ужастиков, которыми развлекались артефакторы, очень зря.
Я никогда не боялась темноты, но я никогда не встречала тьмы, в которой нельзя было различить даже кончики собственных пальцев.
В голову закралась страшная мысль — что, если я ослепла? Или же — умерла? Что, если это и есть смерть, и Мирослава не вернется, а я проведу остаток вечности здесь, в давящей на барабанные перепонки тишине?
Я закрыла глаза и стала считать удары сердца. Оно билось ровно, но быстро, выдавая мне мой собственный страх. Раз, два, три. Восемьдесят пять. Восемьдесят шесть. Восемьдесят семь. Четыреста пятьдесят девять.
Я сбилась со счета где-то после четырех тысяч, но ничего не изменилось. Все так же тихо, все так же темно. Метла в руке была единственным якорем, связывающим меня с реальностью. Без неё я бы давно уже потерялась, потому что мне казалось, что я плыву, куда-то вдаль, слегка покачиваясь на волнах, хотя я в жизни не плавала на лодке — только десять минут на плоту, который смастерили как-то на праздник Равноденствия, и который был страшным, шатающимся и не очень надежным.
Молиться Тьме я боялась. Почему-то вспомнились слова нашей воспитательницы о том, что к богам нужно взывать в самый последний момент, когда больше ничего не остается, потому как боги просят дорогую цену за свою помощь. Но я просила не за себя — а за то, чтобы Ярик с Федосеем очнулись, и у них всё было хорошо.
В какой-то момент я, наверное, уснула, потому что мне привиделась я сама, такой, какой я привыкла себя видеть в зеркале, вот только глаза у меня были без радужки, только с большими черными зрачками. И вот эта копия меня улыбнулась, погладила меня по голове и нагнулась, чтобы поцеловать в лоб.
Проснулась я уже без головной боли. Попыталась поднять руку — протеста со стороны организма не последовало. Присела и поняла, что боль действительно куда-то ушла. Осталось легкое головокружение, но с этим можно было жить. Более того — сверху пробивался неявный дневной свет. Для простого человека его было бы недостаточно, чтобы различить хоть что-то, но для меня темнота больше не была непроницаемой.
Кряхтя, как наш старый сторож, я переползла сначала на четвереньки, а уже потом, опираясь на метлу, поднялась и прищурилась. Ярик! Федя! Они лежали всего в нескольких локтях от меня. Хотелось броситься к ним, обнять обоих и рыдать, но разумнее было двигаться осторожнее и не совершать резких движений.
Я осмотрела сначала Ярика, потом Федосея. Оба всё ещё были без сознания, но откуда-то взялась уверенность, что они выкарабкаются. Нога Ярика действительно была вывернута под неестественным углом, как и говорила Мира, а на виске был глубокий порез. У Федосея была вывихнута рука и рана на ноге. Пришлось расстаться с подолом, чтобы перевязать ногу — как учил Ярик, выше раны. Я сомневалась, что это хоть чем-то поможет, но сидеть без дела было выше моих сил.
Закончив с ребятами, я поднялась и впервые смогла оглядеться. Оказалось, что я стою на относительно небольшой площадке, обрамленной острыми камнями. Как же нам невероятно повезло, что мы не скатились дальше, или Мирослава в своих похождениях в темноте не свалилась через край.
Хотя… Я осторожно дотронулась до маленького ‘шипа’, и тут же отдернула руку — на пальце выступила капля крови. Да, тут подскользнешься — и прощай свет на веки вечные. Сунув палец в рот, я торопливо отошла от края, чтобы рассмотреть всё ещё раз с безопасного расстояния.
Пещера, из которой лился тусклый свет солнца, была в трех-четырех человеческих ростах надо мной. Было трудно судить о расстояниях в темноте. Вот вроде бы и не далеко, а на самом-то деле может быть смертельно.
Несколько таких же ‘входов’ зияли по левую и по правую руку от меня, сам же потолок пещеры терялся в вышине. Несмотря на то, что светлее не становилось, видела я всё лучше и лучше.
Я присела рядом с Яриком и взяла друга за руку — так, почему-то, было спокойнее, хотя рука и была холодной и вялой. Сколько прошло времени? Не так уж и много, учитывая, что сейчас день. К наступлению сумерек мне лучше было бы оказаться в лесу…
Мысль о том, что будет, если я не успею домой в шабашу, откровенно нервировала. Я старалась не думать о том, что именно так проходит инициация ведьмы — боль, ночь без защиты, в борьбе с тьмой за собственное ‘Я’, за контроль над своими чувствами и эмоциями, над своими воспоминаниями. Ведь были случаи, когда ведьмы почти полностью забывали себя. Да и ко всему прочему… Я не готова. Я не завершила обучение, мне всего семнадцать, я…
Я поняла, что впадаю в панику и усилием воли заставила себя думать о чем-то другом. Например, о клубнике. Вкусной, сочной, красной клубнике, которая так свежо смотрится на деньрожденьских тортах, которые готовили у нас на кухни. Нет, некоторые девочки просили с экзотическими апельсинами, или с яблоками, или с вишней, но я всегда просила именно с клубникой. Я дала себе обещание — выберусь отсюда, обязательно выменяю пирог с клубникой на одну из своих брошек, или ещё на что-нибудь…
Стало жалко, что я не маг. Вот была бы я магом, как Вышеслава, щелкнула бы пальцами, и Ярослав, и Федосей бы взмыли в воздух, я бы на метлу, и полетели домой. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы, и пастуху вечная память.
Ну, или в крайнем случае — наколдовала бы себе магических огонек. Он бы летал по пещере, и мне было бы не так грустно и одиноко.
Я так размечталась, что не сразу поняла — я не одна.
Движению, которое я заметила краем глаза, я сначала на придала значения. После — решила, что это просто летучая мышь. И лишь потом, когда наконец внизу, в пещере, раздалось утробное ворчание, я вздрогнула и вгляделась в темноту.
Движение повторилось, позволяя выцепить в котловане пещеры несколько темных силуэтов… Черные, они почти сливались со скалой, но вот один из них повернулся, и я увидела огромные, круглые, как будто бы кошачьи глаза. Только вот у кошек не бывает таких огромных зрачков, жутких, белесых, размером с яблоко.