Страница 2 из 30
Нетвердой рукой мальчик толкнул дверь, которая с легкостью ему поддалась, и вышел в подъезд, на ходу перекидывая ремень сумки через голову, а на другое плечо вешая лямку чехла с гитарой.
Он шагал по ступеням быстро, вприпрыжку, с каким-то благоговейным трепетом слушая эхо собственных шагов, отдающихся в сыром грязном подъезде, с исписанными стенами, заплеванными перилами и старой рвотой по углам. Поднявшись на цыпочки, Андрей нажал на красную кнопку на подъездной двери, и всем телом навалился на нее, открывая ее и вываливаясь на заснеженную улицу.
Здесь было гораздо холоднее, чем он себе представлял. На нем была одна лишь грязная теплая куртка, из которой в нескольких разодранных местах выглядывал синтепон. Необходимо было вернуться и хотя бы укутаться в куртку отца, заодно стащив и ее. Однако Андрей побоялся возвращаться. Ему казалось, что если он вернется, то увидит серое небо и снег так близко в последний раз. В последний раз вдохнет холодный запах свободы - запах, который не пропитан алкоголем и сигаретным дымом, от которого слезятся глаза, и становится трудно дышать. Он соскользнул под козырек, глядя так, будто видел все это в первый раз. Мальчик отвык от улицы, отвык от свободы, отвык свободно передвигаться. Ему дышалось легко, свежо, но горло продолжало упорно болеть и ныть. Андрей почувствовал, как в ушах пульсирует кровь, как опухли гланды. Голова раскалывалась. Но холод и падающий мокрый снег, бьющие его по лицу, заставили его забыть о боли и усталости. Шагать-шагать-шагать, чтобы не замерзнуть и не умереть. На какое-то время злющая вьюга, царящая прошлой ночью, утихомирилась, и мальчик сделал первый уверенный шаг. И сразу же провалился в небольшой сугроб.
Запаниковав, он тихо охнул и упал, вытянув руки вперед. Они сразу же потонули в колючем снегу, и он мгновенно поднялся, поправляя ремень чехла и сумки. Надо идти.
Изредка он забегал в открытые подъезды, чтобы обогреть руки и хоть чуточку побыть в тепле, хотя теплом это было сложно назвать. Затем Андрей шел дальше, через дома, улицы, все дальше и дальше от собственной квартиры, от подъезда, даже от района, в котором жил, лихорадочно соображая: куда именно он идет? Спать в подъезде он не мог. Тогда бы он точно замерз. Идти в детский дом?
Он скривился. Это отличается от его пьющих родителей лишь тем, что в приюте не пахло водкой, кислым пивом, и сигаретами. Андрей упрямо шел, хотя уже спотыкался на каждом шагу. Гитара и сумка оттягивали его плечи. Мимо него проходили люди, спрятав половину лица в шарф. Они спешили, не обращая внимания на побитого мальчонку в старой рванной куртке. У них и своих забот было полно, куда им еще думать о каком-то бродяжке. Особенно в такую погоду. Людям было все равно. Они спешили. Люди всегда спешат и людям всегда все равно. А Андрей стоял, глядя на них, проходящих мимо него, и все больше ощущал растерянность. Растерянность и потерянность. Он совсем один. На холоде и совершенно один, голодный, грязный и продрогший. Под одеждой кто-то ползает, наверное, очередной клоп. Хотелось запустить пальцы в волосы и вырвать их, чтобы не чесались. Куда идти? Что делать?
Глаза защипало от отчаяния, и он резким движением грязного рукава вытер их. Слез быть не должно. Не здесь, не сейчас. В голову ему прокралась странная мысль вообще уехать из этого города. Уехать и никогда не возвращаться. Он будет ехать в плацкартном поезде, засыпать под мерный стук колес, выпросит у кого-нибудь лишнюю кружку, чтобы выпить горячего чая. Уедет. И плевать, что ему было всего двенадцать, и он был по уши в клопах и вшах. Его сейчас это не заботило. Он был радостен, воодушевлен. Одарен невидимыми крыльями, которые окрепнут и, расправившись за его спиной – огромные и темные, унесут его прочь от всей этой суматохи. Андрей сморгнул наваждение. Женщины отстранялись, стараясь на него не смотреть, кто-то глядел с сочувствием, но так же проходил мимо. Мужчины и вовсе не обращали внимания. Что им какой-то грязный потерянный подросток.
Сглотнув вязкую слюну, отчего горло заныло еще больше, он, оглядываясь по сторонам, трусцой перешел дорогу, умудрившись не поскользнуться на неверной корке льда, которая покрыла все тротуары, и подошел к женщине на остановке. Она стояла, тоскливо и терпеливо ожидая свой автобус. Мальчик подошел и дернул ее за рукав шубы. Мягкая… Мягкая и гладкая. От нее пахло какими-то духами.
- Извините, пожалуйста, - робко сказал Андрей, отмечая, как ужасно хрипло звучит голос. Слова он выдавливал из себя. Женщина, повернувшись, свысока взглянула, а после отступила, брезгливо скривив свой нос. – А как дойти до…
Мальчик осекся и согнулся пополам, хватаясь ладошками за грудную клетку. Его скрутил жесточайший хриплый кашель. Когда он начал кашлять, женщина брезгливо отошла, прижимая к носу руку в черной кожаной перчатке. Грудная клетка ныла, казалось, что кости сейчас треснут. Андрей отошел, скинул сумку, чтобы не давила. Было мерзко, отвратительно, больно… И так стыдно. Откашлявшись и сплюнув вязкую слюну в снег, он взял и потащил сумку за собой волоком. У него уже не было сил.
- …как дойди до вокзала… - выдавил он, ощущая новый приступ.
- Дойти? – Женщина подняла тонко очерченные брови. – Дойти?