Страница 96 из 97
Потом пришла Сонай и сообщила, что все улажено и нечего бояться. Она сказала о свадьбе, как о решенном деле. Все по-настоящему: и подарки, и ночь хны.
- Не волнуйся больше, Сезен Марты. Тебя больше никто не обидит. Хочешь кого-нибудь видеть?
- Нет.
- Может, маму? Сестер? Отца.
- Нет, нет! Никого. Прости, Сонай. Скажи им, что я слишком устала.
- Хорошо, хорошо. Отдыхай.
Но ей было грустно. Страшно грустно.
Капризная невеста закрылась в спальне. Семья, посудачив о новостях, подождала, да и стала расходиться. У сестер свои дома, дети. Отец поворчал – и тоже ушел. Видеть красавицу Сезен надломленной было выше его сил, так что, рассердившись, он дал себе повод избежать мучительной встречи. Лишь госпожа Эрман тихо ждала, да Сонай занималась хозяйством, когда в дом пришел жених.
Надвигался вечер. Прошло уже много времени с момента его самовольного сватовства. Дела, конечно – необходимо было уладить скандал с семьей избитого Кая, проследить за новостями, переговорить с Шахидом, прокурором, вмешаться в дело Дениза, распорядиться о свадьбе, много всего. Но вовсе не дела задержали его вдали от невесты.
Он дал ей время пережить горе и привыкнуть к новому. То, что вырвавшись из того дома, она пришла именно к Сонай, а не к родителям, было знаком – знаком, что она не сломлена и хочет жить. Это так же ясно, как если бы она пришла в офис и сказала это, глядя прямо ему в глаза со своего рабочего места. Это знак, что именно ему она вручает заботу о своей жизни и чести, потому что Сонай не только старшая сестра Птички, но и жена Тимура, самого близкого ему человека. И лишь эти двое способны были уберечь ее от семьи в первые часы, пока в дело не вступил Омар. Не случайно и то, что Сонай позвонила ему не сразу, а лишь после того, как выяснила все детали произошедшего. Сложив детали, она решила дело так, и страшно подумать, что было бы, если б она рассудила иначе. Поэтому первый разговор после сватовства у него был именно с ней.
Вежливо, но уверенно, Омар сообщил Сонай, что отныне все вопросы, касающиеся Птички, решать будет он сам. Сонай изобразила требуемое раскаяние, и мир был улажен. Хотя, как он подозревал, она еще не раз вмешается в их семейную жизнь. Но вмешательство мудрой и доброжелательной женщины почти всегда безопасно, если оно ограничено с самого начала.
Предстояло самое сложное – разговор с невестой. И, кажется, он знал, что крутилось в ее голове.
В комнате было темно, впрочем, ведь вечер. Девушка сидела, сжавшись в комок, и когда Омар заговорил, ее поза стала еще напряженнее.
- Вам не обязательно жениться на мне, - было первое, что она сказала.
- Почему? Потому что ты не хочешь, или потому что ты думаешь, что я делаю это из жалости?
- Да.
Кажется, вот-вот заплачет.
- Что да?
- Я не хочу…
- Я тебе не нравлюсь?
- Нет, но…
- Но ты думаешь, что я делаю это из жалости, так?
- Да.
- Почему ты так думаешь?
- Вы добрый человек, господин…
- Вот уж нет! Я добрый? Ты знаешь меня, Птичка. Ты знаешь меня лучше всех. Разве я добрый? Сделал ли я что-нибудь доброе?
- Да. Вы сделали много хорошего. Я знаю! Я знаю вас лучше, чем вы сами знаете себя.
- Значит, ты действительно любишь меня.
- Да, я вас люблю. И поэтому мне невыносимо будет жить с вами, если вы не любите меня.
Это было радостно. Это было страшно. В этом было столько живого и хрупкого – Омар замер, не зная, как не разрушить возникшую близость в этот момент. Она раскрылась, как еще никогда ни одна женщина не раскрывалась перед ним. И ответить на эту прямоту можно только одним – такой же искренностью. А вот это сложно. Годы и годы прошли с тех пор, как он умел быть таким же искренним и открытым перед кем-то. Вот, она сидела перед ним, выпрямившись, устремленная вперед, ее глаза сверкали, а на полудетском лице – ожидание.
- Прости меня, - сказал он.
- Простить вас? За что?
- Я старый дурак, Сезен Марты. Если б я знал раньше, я не стал бы рассказывать тебе все те глупости…
- Это было очень познавательно.
- Ты простишь меня?
- Я всегда вас прощала.
- Ты примешь меня как мужа?
- Я люблю вас всей душой.
- И я люблю тебя, девочка. Только говори мне «ты».
И лишь теперь он посмел протянуть руку и прикоснуться к той, чей образ жил в нем много дней и ночей.