Страница 25 из 76
Его обступали молодой парень с худым высохшим лицом в изношенной форме красноармейца, лысый плечистый мужик в ватнике, опоясанный патронами, и старик с моржовыми усами, одетый как самый обычный тракторист из колхоза. У всех были винтовки.
– Я свой! – с готовностью ответил Георгий, стараясь избежать заискивающей улыбки.
Незнакомцы глядели на него без тени доверия. Он заметил, что молодой солдат с интересом изучает подметки его сапог.
– А гвоздики немецкие…
– А?
– Где взял обутку?
Георгий понял, что про «своих» можно забыть.
Едва он открыл рот, как бородатый сухо приказал встать. Его обыскали, забрав все, что было в карманах. Связали руки, и как теленка привязали к лысому.
– Пайшоу! Тузанешся – забъем!
– Эх дядя! Кто ж на поляне средь бела дня спать ложится, а? – с ласковой укоризной шепнул на ухо парень.
Георгий шагал по лесу, слушая за спиной пустяковый разговор партизан и мрачно прикидывая свои шансы спастись.
Все зависит от командира. От командира и от внешней обстановки. Теперь, когда повсюду пылали деревни, когда немцы устраивали партизанам изнурительные блокады и засылали в их ряды умелых лазутчиков ни на какое понимание рассчитывать не приходилось. Радовало хотя бы то, что поймали его совершенно по-дурацки, словно в комедии.
«Деревенского олуха я уже сыграл», – подумал Георгий и тут же вспомнил про дексиаскоп, который вместе с остальным добром лежал теперь в подсумке у бородатого.
«Все…», – ехидно простонал внутренний голос. – «Теперь не отвертишься!»
От отчаяния Георгий, забыл, что идет. Ствол винтовки сердито боднул его в спину.
Они шли два дня. Георгий еле волочил ноги, когда впереди среди редеющего леса проступили очертания становища.
В лагере было не так много народу, как ожидал Георгий. Даже совсем немного.
Темнели норы покинутых землянок, торчали пустые шалаши. Мужчины (в основном немолодые или перебинтованные) сидели без дела. Кто-то чистил оружие, кто-то колол дрова. Женщины хлопотали вокруг белья. Огромный котел распространял по лагерю сытный дух, от которого у Георгия мутилось в мозгу. Где-то хныкал грудной ребенок.
Пройдя мимо худотелой, щиплющей траву коровы, конвоиры подвели Георгия к самой маленькой и убогой землянке в лагере, дверью напоминавшей нужник.
– Хто там? – спросил бородач стоявшего у двери рябого мальчишку с бестолковыми глазенками.
– А-а Русак.
– Выпусци! У нас цяпер важны госць!
– Приказу няма, – пожал плечами паренек.
– Я табе што сказау!
После недолгих препирательств дверь открылась, и из землянки выполз, жмурясь от света, какой-то бледный побитый тип.
– Усе, идзи, идзи… до кухни идзи! – велел главный Русаку и, взяв Георгия за шиворот, втолкнул в дверь. – Пасядзишь тут, пакуль начальства не вернецца!
Георгий мысленно сломал ему нос.
Он просидел в грязной землянке остаток дня. Без сна пролежал ночь.
Стороживший выход рябой паренек наотрез отказывался вступать с ним разговор и только посылал матом.
– Ты фантазию, фантазию включай! – бесился Георгий. – Учись фразу завернуть! На одном …е далеко не ускачешь!
Мальчишка сплевывал и с равнодушием машины посылал заново.
Вечером второго дня лагерь оживился. Георгий не видел, что происходит, но, судя по веселому многоголосому шуму, командир наконец-то вернулся со своим войском. Ржали лошади, гремели повозки, позвякивало выгружаемое снаряжение.
– Командир вернулся, что ль? – как бы невзначай спросил Георгий караульного, прильнув к дверной щели.
– Вернулся, – ответил за дверью чей-то новый взрослый голос.
В озаренных костром сумерках по-домашнему заиграла гармонь. Запели.
Потом, вроде бы какой-то удалой поэт, бесцеремонно в манере Маяковского потребовал внимания, и, кажется, получил согласие командира.
Наступила тишина. До Георгия донеслись зычные строки:
В сумрачной лесной глуши
Немцы шли вдали от дома.
Клочьями висела форма,
И кусали больно вши.
Злой фельдфебель Дупельман
С рассеченною щекою
Обожженною рукою
Ветки старые ломал.