Страница 18 из 76
– Я его зацепил.
– Где собаки?
Потом он в очередной раз услышал нестерпимый лай где-то вдалеке. Выполз из ямы и снова бросился бежать, ни то инстинктом ни то чудом минуя острые сучья и корявые стволы.
Позади вновь стреляли, но уже скорее наугад. К счастью, собак больше не было.
Георгий пришел в себя, осознав, что не бежит, а идет, и ноги его вязнут. Мгла вокруг перестала быть кромешной. В ней проступали тщедушные стволы березок, лишенные ветвей, и такие же ободранные палки мертвых сосен. Впереди раскинулась бугристая пустошь, с торчащими тут и там косматыми пучками растений.
Георгий понял, что попал в смертельную ловушку, но продолжал, судорожно ловя ртом воздух и размахивая руками, лезть вперед, забыв обо всем, кроме жадных до его плоти пуль. Под сапогами хлюпала и плескалась вода. Вязкая мякоть поглотила его ноги, позволяя выдергивать их ценой больших усилий. Он не заметил, как потерял оба сапога. Жадные жирные объятия болота подбирались все выше.
У него не было смелости оглянуться, но он почувствовал, как позади на безопасной твердой земле столпились немцы, обшаривая фонарями поросшую махровым мхом и клочьями травы гниль.
Он полз почти на четвереньках. А может уже и не полз, а просто ерзал в грязи, как муха, угодившая в блюдце с медом.
Немцы открыли огонь, на удачу прошивая тьму болота. Георгий увидел трассеры: эти почти не существующие тончайшие иглы огня. Они мелькали над головой, уносясь в черноту и там замирая крохотными светлячками, с шипящим чмоканьем вонзались в водянистую жижу. На каждый трассер приходились две обычные незаметные глазу пули. Георгий знал это.
Когда стрельба смолкла, уткнувшийся лицом в сырой мох Георгий неожиданно услышал долгий, знакомый еще из детства, пронзительный свист.
Два или три немца что-то весело кричали ему, словно разгоряченные зрители, наблюдающие в цирке французскую борьбу.
– Эй, Иван! Иван! Дафай!
Георгий вспомнил, как давным-давно в Шварцкольме он со своими тогдашними друзьями закидывал камешками бездомную собаку, которая, хныча, убегала от них, пожав хвост. Тогда они тоже свистели. И было весело…
Прощальный свинцовый град обрушился на болото, обдавая Георгия грязными брызгами. Он чувствовал, что опускается все глубже. Болото не затягивало, оно обманчиво уходило из-под ног, делая вид, что все еще держит. Единственной надеждой был какой-то чахлый куст, торчащий из кочки, но Георгий не мог до него дотянуться.
Сзади никто уже больше не стрелял и не кричал. Немцы решили, что прикончили его. Будь у них хоть малейшие сомнения, они бы продолжали палить до последнего патрона.
Георгий подался вперед. Коварная жижа мгновенно забралась под самую грудь. Затхлая вонь природного брожения била в ноздри, смешиваясь с другим запахом – похуже. Пот, слезы и грязь застилали глаза.
Он мог бы подумать о трупах, похороненных в трясине, если бы сама мысль об этом не лишала его сил, грозя превратить в одного из них.
Уже почти по шею. Пальцы едва касались обвислых усов полумертвого куста. Куст-спаситель, куст-надежда… насмешка дьявола и не более!
Георгий понял, что болото больше не намерено играть с ним, как сытый кот с мышью. Ему оставалось дышать еще от силы минуту. А потом серая тина сомкнется над головой, вздыбливаясь и булькая от предсмертных пузырей. Его будет тянуть все ниже и ниже. Туда, где нет ничего, кроме черноты. Где топь хранит свою древнюю коллекцию костей и мумий. Туда…
И вдруг, не веря самому себе, Георгий понял, что схватился за что-то прочное. Это был корень, неизвестно откуда взявшийся посреди болота. Георгий оперся на него как на брус, кое-как подтянулся и, через силу мучительно медленно подаваясь вперед, добрался до злосчастного куста.
Он провел на крохотном островке остаток ночи, зажав в руках дексиаскоп и без надежды посылая товарищам мысленные сигналы. На рассвете после долгих колебаний двинулся в сторону от топи, огибая болото. Трясина больше не пыталась его сожрать, хоть и продолжала выкидывать подлые шутки. Немцы ушли уже давно.
Он шел по голубоватому сумеречному лесу с головы до ног покрытый болотной слизью, без автомата и без сапог. За поясом еще оставался «Люгер», однако веры в его безотказность после болота не было.
Георгий думал о брате. Без него все стало гораздо хуже, страшнее. Роман был единственный, кому Георгий безгранично доверял, хоть в былые времена нередко ненавидел его и питал к нему зависть.
Он и теперь завидовал ему. Мертвому. Быть может, даже не успевшему почувствовать боль с дважды пробитой грудной клеткой.
Разумнее всего сейчас было бы достать пистолет и, спустив курок, улететь счастливым светлячком вслед за всеми. Он бы так и сделал, если б не знал наверняка: смерть перечеркивает все: характер, память, мысли, чувства. Есть еще эти призраки… Вредные отбросы, как, кажется, называл их в прошлом учитель, а ныне серый кардинал Аненербе оберштурмбаннфюрер СС доктор Моргенштерн.
Утомившись, Георгий опустился на землю под сухим деревом, в который раз проклял недостающее курево и начал пытаться выстроить из обломков какой-то план. Никакого плана не выходило. У него был второй паспорт, с которым он мог хоть сейчас отправиться в город. Паспорт хранился в резиновом мешке и не пострадал от воды. Пробраться в город, затеряться там, выждать время… Найти работенку, жить где-нибудь в подвале в вечном ожидании ареста. Опять вспомнился этот драный интеллигент.