Страница 107 из 120
Радовалась ли я, что мы стали как все нормальные люди: время забито и мы заняты трудом, каждый — своим? Да и в этих буднях находились дни, о которых вспоминаешь с особой теплотой и чувством. Не жалела об уединении в провинциальном домике, сама стремилась к тишине и уюту, подальше от шума и суеты столицы. Окунулась в мир покоя где все совершенно и логично. Да, я не осталась прежней, но чувствовала себя вполне комфортно.
Как и все замужние молодые женщины заботилась о надлежащем порядке в доме. О земле, на которой произрастали деревья, кустарные растения и цветы. О людях, которые были у нас в услужении. Нет, мне не скучно, я воспринимала подобную занятость как очередное происшествие. После, когда, быть может, надоест - исправлю положение вещей.
Я - женщина, да — непредсказуема, легка на подъём, изменчива, увлекшаяся переменами в жизни. Мне не в тягость подобные занятия, пока, но это беспокоило Анри. Все чаще он интересовался причиной простоя моих писательских способностей. Я объясняла это тем, что женщина, не смотря на свои привязанности и предпочтения, быстро меняет привычки, которые ей до настоящего времени надоели или приступили, говорила, конечно же, о себе . Все чаще, обнимая, меня пытали вопросом: почему перестала писать? Такова жизнь. Для меня самой оставалось загадкой: почему начала это делать; теперь же, перестала — все просто: закончила, как и начала.
В начале писательского пути чувствовался необъяснимый протест и дискомфорт. Видимо пыталась что-то объяснить: то ли себя и свои поступки, то ли законы простого и сложного бытия. Не знаю. Но сейчас, в данный момент, чувствовала себя счастливой, уже не нужно доказывать что-то всему миру и окружающим, что именно и сама не понимала, чувство удовлетворенности и покоя настолько овладевало мной, поэтому не находила в себе желания уединяться и закрываться в выдуманном мирке, объяснять проверенные и сложные истины другим. Просто, я - счастлива, все растолковывается одним словом.
Анри выслушивал, но хмурился, ему не становилось легче от моих объяснений.
— Натали, ты - писательница, - частенько говорили мне, - а писательница должна заниматься своим делом - писать! - и он в какой-то степени прав, но...
Я женщина — а она никогда не делает что бы то ни было только потому что кем-то является в данный момент, но занимается этим по желанию - до зуда в пальцах, - ей интересно или, может, важно, даже жизненно необходимо, в настоящий момент. Я — писательница, да, но в данный момент своей жизни мне больше нравилось быть просто женщиной: счастливой, любимой. Хотелось тишины и уюта, поэтому-то я работала именно над этим - почувствовать себя женщиной. Заботилась о доме, встречала любимого мужа радостными возгласами, а провожала с улыбкой и легкой грустью во взгляде. И что интересно — ему это нравилось! Конечно, ведь я — женщина. Любящая и любимая. Ну, позвольте побыть собой, хотя бы недолгое время, знаю, скоро это пройдет, все изменится, но позвольте мне насладиться чувствами.
Когда-нибудь я вернусь к письму. Но все же, убеждаюсь: писательница-женщина это совсем не то, что писатель-мужчина. Он воспринимает письмо, как свою работу, хотя, может, я не совсем права, простите, но писательницу, женщину с чувствительной душой не удовлетворит результат, не обрадуется она плодам труда, самому творению, когда изначально заложено не то основание. К своему творению женщина относиться немного иначе, словно к ребенку, в которого вкладывает всю душу и любовь. Ежели она не питает к нему никаких чувств, а относиться к общению с ним как к долгу, то и произведение окажется бесчувственным, лишенным души, как и живой ребенок, выросший без любви и ласки.
Очень хотела детей, ждала когда смогу воскликнуть: я беременна! - но подобного не случалось и, почему-то, ситуация несказанно тяготила.
Папа же загорелся идеей нарисовать наши портреты, даже пригласил художника из Франции, ничего не сказав нам, пока этот мужчина не появился у них в доме. Отвлекающий маневр, подумала бы я и, надо сказать, вовремя.
Казалось бы, ну и пусть себе рисует, только мой муж в человеке искусства нашел что-то неудовлетворительное, с самого первого дня знакомства, Анри разговаривал с ним на повышенных тонах, устремлял недовольные взгляды.
Никак не могла понять происходящее, пока хихикающая Беата не объяснила:
— Вот же ревнивый муж тебе попался. Из-за тебя ругается. Говорит, что мужчина только на тебя и смотрит. А тот, видимо, тоже не промах. Видите ли, ему, как художнику, очень интересен твой образ: живая мимика, черты лица красивы. К тому же, из-за живости характера рисовать тебя сложно. Вот он и изучает, чтобы перенести твой образ на холст. Анри же бесится.
Не замечала подобного. Лично мне не интересен художник. Спросите: как он выглядит? - вряд ли получите ответ. Не обращаю внимание на человека и не запоминаю его, если он мне не интересен и не имеется общих, личных дел. Вот такая странность присутствует в характере.
В один из дней, видимо, желая выяснить кое-какие вопросы, художник, мсье Этьен, встретился в комнате и начал разговаривать, пытаясь объяснить что-то. Лишь смотрела широко раскрытыми глазами и удивлялась живости речи. В завершение монолога еле-как выдавила из себя: Рardon monsieur. Je ne comprends pas (Простите, мсье. Я не понимаю), - и сбежала.
Ругала себя за дикость в общении с ним и за тугой ум в изучении языка. Во время написания романа, приготовлениями к свадьбе, самим торжеством и временем настоящим, совершенно забросила французский. Нам не удавалось уединяться с Беатой, а в дни перед свадьбой разговоры касались, конечно же, совсем другой темы. Найти бы время и наверстать упущенное. Чтобы избежать подобных ситуаций, - потому как за подобными объяснениями меня мог застать Анри, - напомнила всем французам в доме, кроме мсье Этьена, что не понимаю их языка и была бы рада переводу и объяснению происходящего вокруг.