Осенняя молния

«Оно» вернулось неожиданно, и куда сильнее, чем сразу после встречи с молнией. Стоя у доски спиной к классу, Точилова провела мокрой тряпкой по её поверхности, стирая написанное, как вдруг руку с зажатой в ней тканью пронзила неприятная, если не сказать болезненная, дрожь, и в тот же миг в голове загомонили десятки голосов. Хаотичные, рваные обрывки фраз, неразборчивые слова слились в единую какофонию, но смысл Ольге стал понятен сразу: её хотели. Либо прямо сейчас, а если и чуть позже, то уж непременно в разных позах и весьма изощрёнными способами. Тряпка выпала у Точиловой из пальцев и с влажным шлепком плюхнулась у ног. Хаос в голове постепенно становился всё более разборчивым. Но фразы по-прежнему были отрывистыми, и – самое странное – их не получалось идентифицировать с теми людьми, в чьих головах они зарождались. Голоса вроде разные... но практически неотличимые один от другого, даже не всегда понятно – девушке принадлежала реплика или парню. Учительница, присев на корточки, подняла тряпку (взрыв эмоций), выпрямилась, повернулась и строго посмотрела поверх голов в классе. Неслышимый гомон чуть стих, но не особенно, и теперь фразы стали отчётливыми, даже, пожалуй, излишне, по мнению Ольги, которая замерла у стола с мелом в руке, словно оглушённая коллективным эротическим посылом.

(Представляю, вот бы потрогать...)

(Да она настоящая секси, лучше любой порноактрисы...)

(Интересно, громко ли она кричит...)

(Всё бы отдала за то, чтоб переспать с ней...)

(А если вот так подойти и сказать – Ольга Викторовна, я вас люблю...)

(Она даже в длинной юбке выглядит убойно...)

(Фигура зачётная, куда лучше, чем у Гальки...)

(Животик классный такой – мягкий и округлый...)

(Обожаю смотреть, когда она садится на стул...)

(Оля, Оля, любовь моя, если бы ты только знала...)

Ольге хотелось закричать во весь голос «заткнитесь сейчас же!» Но она лишь медленно подошла к своему столу и села на стул – да, действительно проведя ладонью по ягодице и бедру, чтобы длинный подол не задрался или не замялся. Она готова была заткнуть уши, только бы не слышать всего этого, но какой смысл – ведь эти страстные слова воспринимались не ушами. Прижав вздрагивающие руки к поверхности стола и тщетно пытаясь унять скачущий ритм сердца, Ольга чувствовала, как эти бесстыдные, похотливые, идущие не от разума, а от инстинкта возгласы поднимают в ней самой сильнейшее плотское желание. Внутренний жар опалил лицо, в животе беспокойно забились бабочки, тело ощутило каждую складочку белья, которое вдруг стало тесным, словно бы лишним на её теле. У неё возникло дикое ощущение, словно бы она занялась сексом на виду у всего класса, демонстративно, напоказ... И в этот момент наваждение схлынуло, словно чья-то рука повернула выключатель. Голоса исчезли, и вместо скопища похотливых обезьян перед Ольгой вновь появился её класс – обычные юноши и девушки, спокойные и серьёзные, внимательно слушающие объяснения и на первый взгляд куда больше озабоченные предстоящим менее чем через год ЕГЭ, нежели возможностью заняться сексом со смазливой училкой...

– Продолжим урок, – твёрдым голосом произнесла Ольга, глядя в глаза то одному ученику, то другому. В их взглядах она теперь куда более явственно читала истинное отношение к ней; то есть, она и раньше подозревала, что старшеклассники под влиянием гормонов способны на нескромные мысли, но то, что сейчас услышала, «нескромностью» назвать было нельзя. Видимо, только теперь она по-настоящему прониклась тем, что Есенин называл «буйством глаз и половодьем чувств». И нельзя сказать, что ей это не нравилось.

«Хорошо, что это последний урок сегодня, – думала Точилова. – Следующего наваждения я просто не выдержу – взорвусь прямо на месте».

Странные перешёптывания и приглушённые восклицания слегка тревожили Ольгу. Ей казалось, что ученики говорят друг другу: «Мы знаем, мы теперь знаем про вас, Ольга Викторовна, что-то новое!..» Скорее всего, это было не так, но...

– Тише, дети! – изобразив голосом всю строгость педагогической науки, произнесла Точилова, резко обернувшись от доски к классу и даже пристукнув каблуками. Юбка мотнулась вокруг её ног.

(Ты бы так классно смотрелась с хлыстом и в латексе...) – прозвучало еле слышное мнение.

*  *  *

– Оля, подожди минутку, – раздался знакомый голос, когда Точилова подходила к подъезду.

Её окликнула Сима Сафонова, странноватая разведённая толстуха лет пятидесяти, как и Ольга, жившая на первом этаже, но в соседнем подъезде. Детей школьного возраста у Симы не было, но это не мешало то и дело обращаться к Ольге с малозначащими просьбами и даже жалобами. Точиловой пришлось пару раз сухо сказать, что она не намерена «разруливать» соседкины горести, и та, к её чести, сумела понять, что нет смысла загружать своими проблемами постороннего, по сути, человека. Однако сравнительно ровные отношения у них сохранились, и Ольга ничего не имела против того, чтобы общаться с соседкой чисто по-житейски. К тому же Сима, будучи неработающей (видимо, сумевшей сделать нормальные алименты), то и дело снабжала Ольгу нужной бытовой информацией: когда в доме меняют трубы, чья собака у подъезда гадит, и всё такое прочее.

– Лену Соколову нашли вчера, – с заговорщицким видом сказала Сима.

Ольга даже не поняла, о ком речь. Прокрутив в голове списки из классного журнала, она убедилась, что соседка говорит не об одной из её учениц.

– Девочка из первого подъезда, на втором курсе промышленного училась, – разъяснила Сафонова, увидев недоумение на лице Точиловой. – Она пропала два дня назад...