Страница 94 из 95
- Абсолютно.
- Мне Иветта рассказывала про тебя в школе, - Дана подняла глаза к потолку, - не знаю, стоит ли тебе сейчас такие вещи слушать…
- Говори, раз уж начала.
- Она тебя тоже тогда приняла таким, какой ты есть, и у вас могло бы все получиться, и не было бы сейчас этой проблемы, и я бы сейчас здесь рядом с тобой не сидела. Ну, может, и сидела бы, но точно не на этом месте, я все-таки к незнакомым мужикам не подсаживаюсь. Хотя с другой стороны ты же друг Сыча…
- Не знаю даже, продолжать ли нам с Сычом считать друг друга друзьями. Сыч, я гляжу, окончательно съехал с катушек и творит лютую хрень. Егор, который Ахмелюк, продолжает общаться с этой… кхм, у меня нет цензурного слова… которая его в техникуме использовала как сливную яму для своего эмоционального хлама. Он тоже с ума спятил. Юрец Каваев – еще один наш друг, ты его не знаешь – в френдзоне сидит уже давно и счастливо, зарабатывая на складе с цементом на хотелки этой своей совятницы, которая ничего не делает, только с совами возится и даже в доме прибрать не может. Андрюха вроде бы одумался. Собственно, а кто у меня остался-то? Получается, что он да вы с Иветтой. Ну, может, на пилораме еще с кем скорешусь, но на это шансы малы.
- Насколько я знаю, у Каваева не френдзона. Если люди не спят вместе, это непременно френдзона?
- Зная Юрку – френдзона!
- Пусть. И все же, что, ты пойдешь к нам? У меня сегодня будет коронное блюдо. Посидите пока, с Иветтой пообщаетесь, пока я готовлю…
- Не, знаешь, не пойду, устал я. Единственное, чего я сейчас хочу – это доползти до своей кровати. Позовите Ахмелюка. Или – еще лучше – Андрюху Букарева, он не откажется. Все равно его певица на гастролях, скучно ему, поди.
- Андрюху я не знаю. Слышала про него только от Ахмелюка и Сыча. Что ж, как хочешь. Мне скоро выходить, всего тебе хорошего, - сказала Дана, поднялась с сиденья и направилась к выходу.
Двери за ней закрылись. Автобус тронулся дальше.
В конце июня ночи короткие, и все же солнце ненадолго, но заходит. Макс брел по неожиданно бурно разросшейся в этом году в Комрихе траве к своей любимой скамейке. В глазах уже темнело, перед ними плавали темно-оранжевые овалы, ноги тряслись. Не в силах идти дальше, он рухнул на траву.
Иногда Комриха ему снилась, так что Мелисса побывала и здесь. Да, строго говоря, можно сказать, что она побывала везде, где побывал он после того, как она появилась. В одном из сеансов они точно так же валялись на горько пахнущих кустах чернобыльника, рассуждая о чем-то пустяковом. Макс сунул руку в карман, но ничего в нем не обнаружил – странно, на пилораме оставить точно не мог… Из другого кармана он вынул пачку сигарет, закурил и уставился в красноватное закатное небо.
Все говорили верно: нет страшнее существа, чем обиженная женщина. Мелисса обиделась на сравнение ее с продавщицей из ювелирки, Юлька Камелина – на сам факт наличия у него Мелиссы, если, конечно, она ему поверила – вроде бы кто-то, кажется, Иветта, говорил ему, что Юлька в эту историю не верит. Но она рассказала об этом отцу, а тот, зная, о чем речь, поспешно подсунул Максу дневники. Если еще только не написал их сам… Но нет, так изящно мстить – этот простой деревенский мужичок не способен, хотя, конечно, где он простой, если додумался до такого, и дочь у него не дура явно не в мать, с которой у дочек отношения еще хуже, чем с отцом. Что ж, пусть. Конница разбита, армия бежит. Не потому, конечно, что в кузнице не было гвоздя, но все же. Они с Мелиссой проиграли уже не битву – всю войну, и виной всему лишь неосмотрительность Макса. Он позволял себе рассказывать о ней людям, заинтересованным в том, чтобы каким-то образом ее разуплотнить, разрушить, уничтожить, и сравнивал ее с глупой, пустой свистулькой из ювелирного магазина, способной поймать мужчину лишь на смазливую внешность и прелестную глупость. И даже способность осознать себя во сне Макс потерял в этом кровавом последнем сражении. Конечно, может быть, когда время залечит рану, эта способность вернется, но все уже ясно – Мелиссы у него уже никогда не будет.
Макс сжал кулак. Потому что даже если кто-то придет на смену ей – приходить этой кому-то вовсе не следует. Он прикрыл глаза. Красноватые следы от светящихся закатных облаков уплывали влево. Из ослабевшей руки выпала на песок початая пачка сигарет.
Набережная была почти пуста в этот предвечерний час. По мнению Веры, она была единственным хоть сколько-нибудь симпатичным местом в этом захолустье, хотя бы здесь можно было вообразить себя в каком-нибудь городе покрупнее, где больше перспектив. Она медленно шла, проводя иногда кончиками пальцев по ограждению, и всматривалась в темные, сморщенные легкой рябью воды Укмети. С востока наползала грозовая туча, начавшая блекнуть свежая июньская зелень больше не шумела на легком ветру – быть грозе. Ну как всегда, стоит ей хоть куда-нибудь выбраться – погода непременно портится. Она посмотрела под ноги – возле носка левой туфли валялся маленький блокнот в исчирканной карандашом картонной обложке.
Мало ли, может, там что-то полезное, может, растеряхе нужен этот блокнот и можно будет по встретившимся в нем данным определить этого растеряху, вернуть блокнот ему… Вера слегка склонилась, подняла блокнот, открыла потрепанную обложку. В нем было исписано всего несколько страниц. Почерк был корявый, плохо разборчивый, но она все же попробовала вглядеться в текст и смогла прочесть несколько строчек.