Страница 79 из 95
Старый – на задней стенке было клеймо «1985» - будильник мерно отстукивал первые секунды последнего дня весны. Вокруг лампы, монотонно жужжа, нарезала круги муха. Откуда-то издалека, с заливных лугов, в открытое окно доносилось многоголосое кваканье лягушек.
Вернувшись домой, он не пошел в Комриху, как говорил Иветте, а первым делом заперся у себя в комнате и достал из дипломата последнюю отцовскую тетрадь. Все записи относились к концу восемьдесят седьмого – началу восемьдесят восьмого года. К тому времени у отца уже была постоянная «подруга» для осознанных снов и подруга реальная – его, Макса, мать, хорошо, что она ездит работать вахтой в Керыль и не нашла забытую вчера на тумбочке открытую отцовскую тетрадь. Последствий Макс предугадать не мог. Из слов отца ясно выходило, что о тульпе она не знала, но – тем не менее – именно она эту его тульпу и погубила, правда, как именно, отец не упоминал. Но уже осенью восемьдесят седьмого он отмечал, что входить в осознанные сновидения ему все труднее и труднее, а образ тульпы все сильнее размывается, и связывал это с тем, что внимание на себя оттягивает реальная девушка, с которой он познакомился в той же тусовке, в которой терся вместе с Камелиным и прочими интересными личностями.
Последняя запись в дневнике была от 13 мая 1988 года. И в последней записи отец писал, что в ночь на 10 мая тульпа появлялась последний раз. В отличие от Макса, он не дал ей имени – или дал, но не упоминал его в дневниках – и нигде не описывал ее внешность. А 12 мая он пытался войти в осознанный сон, но ничего не получилось. Размышлений о сценариях и кино в последних записях уже не было – видимо, все внимание отошло на контроль за состоянием своего внутреннего мира.
А через двенадцать дней писать в этот дневник стало некому.
Тяжко вздохнув, Макс убрал тетрадь назад в дипломат. Надо будет отнести их Камелину или спрятать понадежнее. Ему совсем не казалось чем-то хорошим то, что эти дневники может найти его мать. Дневники – личное, и если бы ей был смысл об этом знать, Камелин отдал бы их ей, а не сыну. Правда, не очень понятно, почему он решил сделать это именно сейчас. Может, это был… намек?
На то, что вскоре после разрушения тульпы ее носитель погибает? Макс прислушался к сердечному ритму. Его болезнь – та, что свела в могилу отца – предполагала значительно учащенное сердцебиение как норму. На том и строилась опасность болезни – сердце раньше изнашивается, раньше возникает недостаточность и все заканчивается. Но сейчас «мотор» работал, казалось, даже медленнее, чем обычно.
На Максе род Сотовкиных закончится. У него детей нет и быть не может: ни одного контакта с женщиной, защищенного ли или нет, за почти двадцать девять лет жизни у него не было. Это что, намек – быстрее заделывай наследника? Зачем, если ему гарантированно передастся та же самая дрянь, из-за которой он проживет от силы тридцать лет? Все же Макс не мог понять, зачем Камелин отдал ему эти дневники. Но настораживало то, что он сделал это после того, как узнал, что у Макса тоже есть тульпа. Правда, не сразу. Чего-то ждал. Юлька, видимо, только делает вид, что не поверила Максу. Рассказала отцу, а тот быстренько передал Максу дневники – читай, дескать, и знай, что тебя очень скоро ждет.
Завтра надо отнести Ахмелюку запасные ключи. Пусть проверяет, пока мать на вахте. Быть сожранным червями за пару недель – начало июня все-таки, символично-то как - как-то не хотелось.
Ладно, дьявол с ним. Помирать, так с музыкой.
У него в комнате за картиной была небольшая ниша в стене, выдолбленная в бревне. Нишу Макс нашел еще в детстве, уронив случайно эту картину, и поскольку она была затянута паутиной и пуста, становилось понятно: это отличный тайник. Многократные проверки тайника с помощью ныканья там сигарет в школьные годы подтвердили его надежность. «Легально» Макс начал курить в семнадцать, сразу после школы: мать косилась, но не запрещала. Теперь нужда прятать сигареты отпала, и в тайнике лежали отцовские тетради и пара бутылок водки – на всякий случай.
Отодвинув картину, Макс осторожно извлек из ниши непочатую бутылку горячительного. Отнес на кухню, достал из холодильника банку свиной тушенки, нарезал хлеба, наделал бутербродов с тушенкой и солью. Откупорил водку, налил полстакана, медленно, врастяжку выпил и, усевшись, глядя в темное незанавешенное окно, принялся медленно жевать бутерброд.
Рама поплыла перед окнами почти сразу же: за весь день он съел лишь пару сосисок на завтрак, перед работой, которая не состоялась. Так. Отца не стало буквально через пару недель после того, как рассеялась тульпа. Тульпу сгубила реальная женщина, правда, в его случае там хотя бы были какие-то чувства: они были к тому времени знакомы уже больше года, отец встретил ее в конце марта восемьдесят седьмого, и тогда же она обратила на него внимание. Макса терзало ощущение, что еще один, максимум два сеанса – и все кончится. И сегодня как раз тридцатое, вернее, уже тридцать первое мая. Числа этак шестнадцатого – двадцатого июня придет и его черед. К середине июня кризис уже начинал ослабевать, но не заканчивался. Ну вот, все сходится.
Хлопнув еще стакан, он потянулся за сигаретами. В отсутствие матери курить на кухне не возбранялось, если прекратить это хотя бы за день до ее приезда и проветрить помещение. Прованиваться табаком здесь было нечему. Щелкнув зажигалкой, он глубоко затянулся, плеснул себе еще водки, выпил. Где, кстати, его запасные ключи? Надо отдать их Ахмелюку, на случай, если он ошибся в своих расчетах. Может, это произойдет уже завтра-послезавтра.