Страница 158 из 216
— Альда, кажется, Рони что-то жуёт...
Берни слушал шелестение бумаги и довольное мычание оленёнка, надеясь, что тот ужинает чем-то наименее важным. Была б его воля, он бы скормил малышу все эти расчёты, прошения и жалобы. Рони запрыгал рядом, на бумаге мелькнули размашистые строки и печать с гусем.
— Альда, он доедает прошение той деревни на севере... — Оссори обернулся к жене, которая почему-то не спешила унимать шкодника. — Аль...
Альда сидела в уголке софы у полок с книгами, придвинув табуретку с ворохом уже прочитанных писем и аккуратной стопкой ещё не тронутых. Бедняжка совсем в них утонула, так и заснула, уронив головку на плечо и сжав в руке одно из прошений от очередных погорельцев.
Берни вздохнул и подошёл к ней, отпихнув вздумавшего бодаться оленёнка. Накрыв Альду своим колетом, забрал у обиженного Рони бумажку и упал обратно на стул. Глубокая ночь, противное тюканье в висках, слезящиеся от усталости и света свечей глаза, проклятые числа, проблемы в городе и Хенрика с племянником, что засели вдвоём несколько часов тому назад. Берни разрывался между мыслями о состоянии его армии, существовании фёрнфрэкийцев и жизни пленника.
Решив, что Райнеро уже или погиб в когтях тётки, или заслужил прощение и наслаждается встречей, Берни вернулся к канцелярским делам. Да, он сам занимался ими в драгунском полку. Но это оказалось несравнимо с нуждами города после осады и целой армии! Бойцов, как и людей, надо было кормить. Дома отстраивать, стену и мост восстанавливать, с эпидемией тифа в кварталах бедняков бороться, соседние города успокаивать и также кормить. Голод и болезни, ранняя весна и трупы в реке обеспечили Берни весёлую жизнь. И всё бы ничего, но деньги тоже таяли. Да, старикан Тек тряс закрома, но если ничего не переменится к лучшему, то и его контрибуции не хватит. Большая часть армия расквартирована в окружных деревнях, поток фёрнфрэкийцев, возвращавшихся на родное пепелище, распределён по монастырям и отдалённым городам Андрии, которых осада не коснулась, кварталы, задетые эпидемией, закрыты на карантин. Войско мятежников в каком-то смысле отошло в предания, откуда, поди, и вывалилось. С потворства Оссори ополчение разбежалось по Фёрнфрэку и окрестностям. Отчаянные воители вмиг низвергли себя до «добрых горожан», которым Граф Рагнар вложил в руки оружие, угрожая расправой над их семьями. Профессиональных солдат Оссори осудил на «каторгу»: за строительными работами и перевозкой фёрнфрэкийцев, потерявших в ночь штурма кров, ребятки забудут, как нанизывать на копья прославленную блаутурскую конницу. Главы знатных семей Андрии и офицеры в тиши тюрем дожидались короля Лауритса и тянули жребий, кого он порешит первым. Но эти решающиеся проблемы с треском разбивались о ненавистные колонки из цифр и бесконечные стоны о нуждах и чаяньях.
В первые годы правления дражайшая Хенрика пригрела менял, и те споро открыли свои лавчонки по всему Блицарду. В Андрии же сыщется лавчонка-другая? Конечно, Берни и не мыслил брать заём на имя Оссори, но ведь у него под рукой был старикан Тек… И не только он! Милейший пленник! Раз из всех богатств у него только шпага, и то конфискованная Рыжим Дьяволом, то пусть хотя бы обуздывает эту канцелярскую тьму. Беды Андрии лежат на его совести, которой, к слову, у него нет…
Берни нажал на виски пальцами и уставился в расчёты. Кажется, сбился. Так или иначе, деревня под знаком гуся останется без хлеба. Ничего, если так нужно, «гуси» напишут заново, а пока пускай не обижают солдат и жуют прошлогоднюю капусту.
В дверь властно постучали.
— Имейте совесть! — вознегодовал Берни, правда, шёпотом. — Все добрые люди спят, и только распоследний негодяй придёт ко мне с новой жалобой!
— Королевы не жалуются, Оссори! — Хенрика Яльте открыла дверь и прошла к стулу для просителей, потешно ступая только по ромбикам на блицардском ковре. — Они повелевают.
Берни невольно заулыбался. Хэнни преображала своим присутствием любое место, хотя бы и этот ненавистный кабинет, тёмный от обшитых деревом стен, унылый от выбеленного потолка. Настоящая отрада просто видеть её, особенно когда у неё та улыбка и блеск глаз, какие бывали при жизни Кэдогана. Такая любимая драгунами озорная Хэнни. Кому как не Берни защищать её от этого зловредного города и глупца Раппольтейна, требующего взять её под стражу? Лауритс не отдавал такого приказа, а хотя б и отдал…
— Как там племянник, о повелевающая? Жив ли?
— О-о-о... — Берни махнул на слишком громкую королеву и кивнул в сторону Альды. — Выше всяких похвал, — шепнула Хенрика, облокотившись на стол и вытягивая бумагу у Берни из-под пера.
— А я говорил, что ты зря выпускала когти. Он не мерзавец, даром, что выступил против дядюшки. Вы с ним наговорились? Надеюсь, за все годы разлуки?
Хенрика пробежала глазами по строкам цен, выставленных торговцами, и нетерпеливо откинула листок. Снова наклонилась к Берни, сверкнула глазищами:
— За все, Рональд, за-а-а все.
Берни с трудом подавил зевок, проследил, как Рони принялся за уголок бумаги, опять посмотрел на Хенрику и вдруг недоверчиво сощурился. Она выглядела как-то чудно. Допустим, как кавалеру ему не пристало замечать встрёпанных волос дамы, сегодня и впрямь ветряно, но мужская куртка... Нет, даже не это: куртка из тёмно-коричневой кожи, протёртая на локтях, будто пропыленная песками. Разве не такая же в вечер попойки в Сегне была на Яноре… А хотя нет, мерещится, дела за полночь просто сводят с ума. Берни нехотя уткнулся в расчёты. Перо гадко скрипнуло. Он поморщился и дал гусиному орудию напиться.