Страница 20 из 41
- Я ем шаурму, а вы шаверму, - мне мало было проживать инсайты и выполнять челлендж: употребить этот замечательный продукт, не испачкав футболки, - я еще и шутить пыталась.
- Разве? Мне казалось, нам отпустили одинаковые блюда.
Нет, еще и смотреть в его лицо, не смеясь, – это было уже слишком. -
Потому что вы из Питера, там это блюдо называют так. Отчего, никаких внятных толкований мне неизвестно.
- Грот бы разобрался в этом непременно, - уверенно и так серьезно улыбнулся он, что я отвела лицо, но успела заметить, как он в увлечении капнул соусом на коленку. Внутренне убеждая себя быть осторожнее с руками, я протянула ему салфетку.
- Я не знаю людей, которые умели бы съесть шаурму без подобных последствий. Все нормально – к счастью, мы живем в мире, где изобрели стиральную машинку. Считайте, что вы обращены в культуру московского стритфуда.
Его лицо выражало смешанные чувства по поводу этого происшествия.
С обретенной сытой расслабленностью мы двигались наряжавшейся улицей, вдоль которой густо теснились летние веранды. По привычке выхватывая взглядом отдельные лица и обрывки голосов, я продолжала испытывать странную сопричастность – мир человеческой жизни, каким он представал теперь передо мной, продолжал оставаться чужим, но при этом я будто принадлежала ему, в каких-то главных и безусловных степенях.
У одного из дорогих ресторанов я загляделась на тонкую сияющую фигуру женщины с жемчужным убором в волосах и полупустым бокалом в изящной руке. Ее лицо было оживлено разговором, в нем теплела обращенность к другому и отражение его ответа. Невольно проследив за направлением взгляда моего спутника, я заметила, что оно сходится с моим. Вспомнила, как часто говорил он о своей тяге к красоте, которая является в сочетании прекрасных черт с обаянием и любезным обращением. Это была, должно быть, нелепая мысль, но мне снова показалось, что я ограничиваю его выбор, оставляя лишь в собственном обществе. Внятных идей, как поступить иначе, у меня не было, так что стоило признать, что в эту минуту я снова жалею себя. Оттого, что, вполне может статься, я совсем не в его вкусе. Ну правда, он пришел из мира, где у женщины не было других особых задач, кроме как украшать себя и производить впечатление. Оттого взгляд его стремится к привлекательным существам, подобным этому. И тут я в своей растянутой майке и с невнятным пучком на голове. Про любезное обращение вообще промолчу. Вместе с этими мыслями я попыталась представить, как мы выглядим со стороны, в глазах этих ребят, сидящих на верандах. Вид у меня был мягко говоря не люксовый, а в его сдержанном и внешне ничем не блещущем облике проступало такое безусловное достоинство, что недалекому прагматичному взгляду он легко мог представиться очень деловым и серьезным парнем. Так что я рядом смотрелась точно не его девушкой, скорее, непутевой дочкой-подростком, за которую меня вполне можно было принять издалека, откуда не разглядишь сложноватое для юного существа лицо и некоторую потрепанность жизнью.
- Господа, мимо которых мы сейчас прошли – что-то вроде бюджетной версии вашего высшего света, - когда мы свернули в переулок, проговорила я и подумала, что мною двигала какая-то собственная уязвимость и невольное желание снизить его, должно быть, великолепное впечатление, и только потом антропологическая наблюдательность.
- Да, я заметил про себя это сходство, но сложно определить, в чем оно. Быть может, вы мне поможете - расскажете, что отличает цвет нынешнего общества? Я чувствовала на себе его доверяющий взгляд, и мне казалось, что под ним я готова просто идти рядом и говорить о чем угодно, не ища ничего для себя.
- Во-первых то, что так называемый цвет теперь определяют не рождение и воспитание, но наличие каких-то связей, общественная известность и в большей даже степени капитал, который становится довольно универсальным средством достижения благ. Странное явление нашего времени, пожалуй, то, что для социального признания вовсе не обязательно совершить ничего выдающегося, как этого требовалось бы в привычной вам среде. Объектом внимания и даже обожания множества людей может стать повседневность, которой многие желают делиться с миром. Покажу вам потом какие-нибудь образцы подобного явления, если будет любопытно. Не знаю, по-моему, и счастье, и беда нынешнего человека – это доступность и обилие информации. С одной стороны, массовая образованность позволяет всем без труда обращаться к великим творениям прошлого, с другой – столько всего создается здесь и сейчас, что люди теряются и не успевают выбрать, и чаще останавливаются на чем-то привлекательном, но легковесном…
У меня снова были сомнения и собственной объективности, он слушал внимательно, но в лице его считывалась усталость. Я решила предложить ему сесть на ближайшей станции метро.
- Мои шуточки про Вергилия становятся немного ближе к реальности – вы не против спуститься к подземному поезду?
- Что ж, повесть Погорельского о черной курице отчасти подготовила меня к такой возможности, - с этой спокойной, будто зарекшейся чему-то удивляться улыбкой, отвечал он.
Я напрасно переживала за его первый шаг на эскалатор, который в мои шестнадцать лет был связан с волнением, а детям все-таки проще пробовать что-то новое. Но хорошая физическая форма и крепкие нервы помогали ему справляться и не с такими испытаниями.
- А правда, я сейчас всерьез – у меня были знакомые, дети иранского посланника, которых я учила русскому языку, они пользовались только личным транспортом. И мальчик лет девяти, узнав, что я езжу на метро, очень доверчиво спросил, как близко здесь находится ад.
Он рассмеялся так несметно, так вполную – вот уж не думала, что таким можно его впечатлить, и мне даже показалось, что за этой минутной веселостью стояла какая-то более сильная эмоция. Какая - мне пока не хотелось бы знать наверняка, я просто замирала от красоты, глядя вверх, стоя ниже на ступеньку эскалатора, а на лестнице бытия – пожалуй, не на одну.