Svetlyi drive

Он обернулся с не разошедшейся еще улыбкой, которая не относилась ко мне, я лишь попадала под ее невольно льющийся свет.

- Вы позволите запечатлеть вас с этими сосенками, которые, кажется, так много проговорили к вашему сердцу? - Что значит запечатлеть? – поднял он брови, будто лишь теперь вернувшись в эту минуту. - Вы, верно, слышали уже о дагеротипии? – осторожно намекнула я.

- Да, но никогда не приходилось наблюдать этого процесса. - Вот этот прибор позволяет сделать снимки гораздо быстрее и проще – если вы не будете возражать, конечно.

- Что я должен делать? – с внезапной готовностью поднял он взгляд, коротко посмотрев на скромный «самсунг» в моей руке.

- Ничего, просто быть. Ну можете улыбнуться, если хотите, - проговорила я, уже отходя в сторону.

Он стоял в кадре, касаясь кончиками пальцев низкорослой хвои, доходившей ему до колен, такой подлинный, немного неловкий в этой коротковатой ему клетчатой рубашке, с таким трогательным выражением участия в чем-то ответственном и важном, что стояло на открытом лице. Я наслаждалась возможностью неотрывно смотреть на него через объектив, и думала о том, как после, если вдруг мне покажется, что все это лишь пригрезилось, я смогу доказать себе неопровержимо, проговорить словами Жуковского об этих минутах: «с благодарностию – были».

- Такая драконья луковка, правда? – решилась я прервать его восторженное, даже благоговейно замершее молчание в тени Василия Блаженного, к которому мы подошли вплотную.

Одна из глав, украшенная будто шипами, всегда напоминала мне не то какое-то древнерусское орудие, не то хвост Змея Горыныча.

- Да, есть что-то былинное, почти языческое в этом облике, - согласился он.

Это внезапно так окрылило меня – я несколько сомневалась, каково ему придется столь неканоническое сравнение, но в нем проговорил сейчас взгляд художника, для которого главным было видеть красоту в любых формах. Я очень надеялась, что он просто не заметит мавзолей, потому что об этой части истории рассказывать была не готова, и, убедившись, что он налюбовался Спасской башней, решила свернуть на Ильинку. Казалось, он пытается следовать моему совету и, пользуясь многолюдством улиц, начинает понемногу оглядываться по сторонам и наблюдать за прохожими.

- Скажите, отчего столько людей идут, опустив головы и глядя в свои телефоны (он выучил это слово!) – на площади, мне показалось, многие – верно, приезжие, - сверялись с картами, чтобы расчислить дальнейший путь. Но теперь я встречаю господ, которые выглядят вполне буднично, но так спешат куда-то и при этом успевают еще что-то рассматривать на ходу.

Чтобы внятно и исчерпывающе ответить ему на этот вопрос, понадобился бы обширный экскурс в постмодернизм и этику информационного общества, которого я не сумела бы дать. Глядя перед собой, чтобы не отвлекаться на его чарующую мимику, я пыталась что-то сформулировать и воздержаться от высказывания, что главное достижение цифрового прогресса – возможность читать его тексты из любой точки земли.

- Пожалуй, чаще всего это способ общения – быстрый обмен короткими письмами, в том числе, и деловыми. В Москве, как принято думать, сосредоточено большинство тех, в руках которых… обращаются самые крупные капиталы, и вполне возможно, что вы видели, как таким вот нажатием кнопочки заключаются договоры или сделки. Но это лишь форма, которую приобрела неотменимая и понятная вам часть реальности. Но кроме того, эти устройства многие используют как быстрый доступ к разной информации, чаще развлекающей, а она очень затягивает и, к сожалению, часто мешает видеть простую красоту, которая остается в мире по-прежнему.

Он с каким-то снисходительным оттенком сомнения смотрел на меня, и я поняла, что такой немного критический тон в адрес нынешнего общества со стороны одного из его представителей выглядит в его глазах не очень серьезно.

- Вы не подумайте, что я говорю так, будто сама всему этому не подвержена – совсем наоборот, и излагаю вам собственный же опыт. Лишь теперь мне особенно удается замечать что-то прекрасное по сторонам, потому что общество другого существа лучше всего способствует тому. Я прикусила язык и вытянулась внутри в столбик, досадуя на свою несдержанность и в то же время замирающе предстоя перед решительным откликом. Никак не ожидала от себя сейчас, что я так налегке выдам, почти цитатой, намек на его сокровенное представление о человеческой близости.

- С вами опасно вести беседу, Евдокия Николаевна, - никогда не знаешь, какую собственную мысль, облаченную в новую неожиданную форму, услышишь в следующую минуту.

Его голос звучал будто чуть ниже, я боялась заглянуть в его лицо и чувствовала только, как горят мои щеки.

- Полно, я не хотел вас смутить, - мне казалось, я чувствую, как в его облике проступает едва ли осознанное упоение властью надо мной и еще другая, более присущая ему интонация: он будто любовался во мне собственным отражением, своими словами и образами, которые так заботливо были собраны и переплавлены в моем сознании. – Напротив, вы помогаете мне живо ощущать какую-то ниточку между этим миром и тем, что мне так внезапно пришлось оставить. Не будь ее, я бы совсем потерялся здесь.

Это было так откровенно и обещающе, что меня начало слегка клонить в сторону. Я постаралась поучтивее и попроще улыбнуться и обратила его внимание на храм Николая Чудотворца в Кленниках, в приходе которого когда-то жил его приятель Боратынский.

Обнаружив свое желание подкрепиться и найдя во мне поддержку, он вызвался угостить меня и попросил разъяснить, что к чему. Я нашла этот жест очень милым и радостным свидетельством того, что он обживается, начинает привыкать к действительности и даже стремится к какой-то самостоятельности среди нее.

Мы сидели на высоком деревянном помостике с видом на Маросейку, и я чувствовала себя частью той жизни, мимо которой прежде лишь двигалась среди быстро менявшихся декораций. Казалось, так, на виду у всей улицы, умеют сидеть только прекрасные, молодые и смелые полубоги, звенящие стаканами сквозь смех и непринужденную вовлеченность друг в друга. Но теперь мы просто выбрали это место, потому что устали и захотели остановиться прямо сейчас, и я чувствовала, как в его присутствии все становится на порядок проще и подлиннее. Будто рядом с ним с меня слетают все условности и надуманные границы, мешающие существовать, и, почти равно чуждые этому миру во внешнем, мы одинаково становимся причастными каким-то скрытым, но яснеющим его основам.