Страница 25 из 29
Не каждой ошибке есть прощение. Не каждому поступку есть объяснение.
Во мне совсем не осталось духа сопротивления. Теперь я была на всё согласна. Даже на казнь…
Когда обморочное состояние отпустило из плена темноты, на смену пришли стены тюремного заключения. Я лежала на жёстких нарах, белый мрамор которых пробирал своим холодом даже сквозь заботливо накинутое подобие сорочки. Голова раскалывалась от боли, в районе сердца ныло из-за пустоты. Меня мучила безумная жажда.
Надо мной, под и по обе стороны то лежали, то сидели, согнувшись пополам, за ярко мерцающими прутьями решётки такие же пленные души. Кто-то немощно протягивал свои тонкие конечности с дряблой, обвисшей призрачной кожей. Кто-то непрекращая дёргал неоновую преграду, яростно вцепившись в неё когтистыми лапами. А из некоторых блоков и вовсе просачивался ядовито-зелёный дым, пока из глубины мрака жёлтыми огоньками светились хищные глаза.
Со всех уголков тюрьмы доносились то жалостливые всхлипы, то безумные стенания с причитаниями о смерти, то вовсе истошные будто животные вопли, от которых душу било дрожью. И если вначале я ничего не ощущала, то с каждым очередным криком и следующим за ним резким лязгом цепи, погружающим здание в секундную тишину, нервы сдавали. Флюиды страха неотвратимо заполняли разум.
По нескончаемому коридору — сверху и снизу, — бесшумно ступали белобрысые копыта фэйхов. Длинные концы мощных рогов предостерегающе задевали прутья каждого блока, а в костлявых руках опасно сверкали острые рёбра заточенных копий.
Я лежала неподвижно, страшась издать хоть всхлип. Хотя перед глазами давно всё плыло и размывалось. Совет состоится с минуты на минуту, если не уже, а следом за ним — казнь. Мой конец…
Одна часть души радовалась: ведь я, наконец, могла отправиться тем же маршрутом, что и Крис. В то время, как другая безумно боялась боли. Она не понаслышке знала о жестокости богов и поэтому заранее тряслась в преддверии неизбежного.
Спустя мучительно долгое время черти вдруг замерли бездыханными статуями, сливаясь с белым мрамором.
Бумм…
Раздался первый удар колокола, а за ним последовали потусторонние, леденящие душу, звуки. Они то нарастали волнами, будто поющие вдалеке горбатые киты. То мелко вибрировали тревожной трелью, словно кто-то проволокой нервно стучал по натянутым железным струнам. Их протяжный гул сотрясал воздух вокруг, ужасом закрадываясь в каждый потаенный уголок души.
Никто из заключённых не смел и шелохнуться, пока звучал торжественный вотерфон.
Пронзительный скрип.
Не выдержав, закричала во весь голос, плотно зажимая руками уши. В голове эхом разрастался звон. «Тело» скручивало судорогой, вынуждая выгибаться дугой. Перед глазами стелилось красное полотно, по которому кардиограммой скакали тёмные мошки. Кажется, я задыхалась…
Бумм…
В один момент всё резко прекратилось, как и неожиданно началось.
В глазах прояснилось, и я снова могла нормально дышать. Вот только теперь передо мной не было мраморного потолка: вместо него простиралось широкое поле с сухой, местами выжженной травой, в центре которой стояло старое, напольное зеркало.
Медленно, на несгибаемых ногах, приблизилась к нему. Потёртые барочные узоры и пыльная в редких пятнах гладь. В ней отражалась нагая субтильная фигурка испуганного ребёнка. Грязная, будто покрытая мукой, кожа. Короткие, слипшиеся волосы, зализанные назад. Иссохшие, потрескавшиеся губы. Большие, полные ужаса и непонимания, зелёные глаза. Словно это была я…
Протянула дрожащую руку к своему отражению, которое так и осталось неподвижным.
Секунда.
В стороны полетели осколки, по-прежнему отражая не меняющего позы разбитого ребёнка. В одном из них, где отражались испуганные глаза, пролились слёзы. Их капли упали на землю, стремительно разъедая почву под трясущимися ногами. Однако теперь, проваливаясь в бездну, я не кричала и не молила о помощи. Всё, что осталось в душе, заполнила холодная пустота.
Прикрыла веки, ожидая конца полёта, как неожиданно меня подхватило потоком ветра и спиной крепко приложило к стене. В тот же момент ноги сковало металлическими кольцами кандалов, безжалостно тянувших вниз огромными ядрами. Кисти обвили тёплые усы плюща, змеёй поползшие к шее. Не успела пискнуть — «тело» прошило горячей волной, а в месте яремной впадины уже нарастал огромный шип, как и по всему растению. В страхе распахнула глаза да так и подавилась воздухом.
Передо мной возвышалась величественная, исполинская фигура, облачённая в антрацитово-чёрную хламиду, заколотую на правом плече рубиновой брошью. Из-под неё чуть выглядывали блестящий кожаный топ и брюки свободного кроя. На босых ногах сверкали ободки золотых колец. В одной руке Силис держала изящный посох, инкрустированный кроваво-красными камнями, конец которого по форме напоминал молодой месяц. Но, несмотря на всю свою мрачность, богиня смерти имела такие же безжизненно белые волосы, как и я. С единственной разницой в том, что у неё они были скреплены в высокий хвост и украшены драгоценной диадемой из костей летучих мышей.
Позади Силис стояла не менее статная женщина, правда, одетая куда более проще: в запахнутую на все пуговицы белоснежную мантию и простенькие босоножки. Её серые глаза добродушно наблюдали за мной, пока их владелица задумчиво накручивала на тоненький пальчик чёрную прядь волнистых волос. Тоже богиня, неужели жизни?
— Коршунова Александра Петровна, — начал приговор шелковистый голос тёмной богини. — Человек. Самочинная ищейка с меткой Проклятой души, за которой не числится номера. Повинна в устранении от законных обязанностей сао* Кристиана и в присвоении его же сокрытой шаррэс*…
Кажется, начала приходить в себя. Проснулся и дух противоречия. Отдаленно понимала, особо не вникая в новую терминологию, что речь идёт помимо работы Криса, ещё и о его «доме». Вот только я категорически была не согласна насчёт последнего, хоть оно и было всё взаимосвязано. В конце концов, я только коснулась Пера. Кто ж знал, что всё так обернётся?! Но как известно: «Незнание закона не освобождает от ответственности».
Тем временем Силис продолжала вещать монотонным голосом:
— … и в силу совершённого преступления будет назначена Казнь, как прописано скрижалью Эмпирея*: «Живым достанутся живые и только мёртвым — усопшие!». — После чего она развернулась, обращаясь к своей соратнице: — Сэйра* Орэн, передаю это дело в ваши руки. Отныне десницей рока Проклятой повелеваете вы.
Темноволосая женщина чуть присела, покорно склонив голову и положив левую руку на грудь.
— Принято, сэйра Силис, — прозвенел хрусталью голосок светлой богини.
Она выпрямилась и теперь с ещё большим интересом изучала прикованную к стене меня. От её цепкого взгляда я на какое-то время совершенно позабыла о боли и с тем же появилось острое желание срастись с плющом. Настолько пристально препарировала богиня жизни одним лишь взглядом. А ведь именно за ней последнее слово…
Неуверенно перевела взгляд на Силис и — то ли мне показалось, то ли это произошло на самом деле, — в глазах женщины промелькнул озорной огонёк. Но не успела я подумать, как Орэн, наконец, вынесла свой вердикт:
— Сто сорок четыре удара плетью! — и мне весело подмигнули. — Сэйра Силис, не сочтёте за оскорбление произвести Казнь вместо меня?
— Ни в коем разе, сэйра Орэн.
В тихом ужасе я наблюдала за тем, как богини сперва обмениваются незнакомыми жестами, и белокурая отдаёт свой «лунный» посох, а затем в её руке таинственным образом материализуется внушительных размеров плеть… Я честно пыталась разгадать, где же скрыт подвох и что вообще происходит вокруг, но ровно до того, как раздался разрезающий воздух свист.
В глазах на мгновение потемнело.
— Счёт в голос! — скомандовала Силис и с ещё большим размахом хлестнула плетью по груди.
От удара свечи на полу потухли через одну, а перед глазами поднялись первые ленты красной дымки. Горячий шип предусмотрительно сдавил шею, не оставляя и шанса:
— Д-два…
Чтобы хоть как-то отвлечься от пронзающей боли, быстро пробежалась взглядом по готическому храму и отметила единственное пустующее место на трибуне. Головы всех ищеек были сокрыты тенью безразмерных капюшонов. На них, сквозь витражные окна, падал свет, играя разноцветными узорами на тёмной материи. И только в одном месте — на резной скамье…
Всё время, что меня остервенело лупили, я думала только об одном и одновременно ни о чём. На грани забытья и яви душа неумолимо стремилась к первому. Дыхание давно сбилось и было до невозможного придавлено диким плющом. Разум готов был отказать в любой момент и от этого его удерживало только одна вещь. Смешная до абсурда мелочь…
Кап…кап…кап…
Ненавистный безжизненный воск продолжал стекать со свечи, скупыми каплями разбиваясь о плиты и тем самым раздражая слух.
Вокруг тянулся дым сжигаемых ритуальных благовоний, который сизыми лентами устремлялся в самый верх, к сводчатому потолку. Сквозь его витражные стёкла уже как несколько часов назад прекратили проникать солнечные лучи — сумрачные тучи сгустились, печально повиснув над обителью святой богини.
Истерзанное «тело», прикованное массивными цепями к чёрной стене, висело в паре метров от пола. Разведённые в стороны руки пронзало раскалёнными шипами обвивающего их магического плюща, что вился с основания насаженной на него шеи. Ноги давно онемели, и теперь лишь безвольно болтались в ржавых кандалах, которые так жадно тянули книзу. Разорванная одежда еле скрывала нагое «тело» скудным тряпьём. На груди не осталось живого места, но по ней продолжали беспощадно хлестать шершавой плетью, выбивая остатки жизни. Я считала удары осипшим голосом, пока душа пульсировала адской болью, а глаза застилало дымкой алого тумана.
Я знала, что на мраморной трибуне в окружении пылающих факелов восседали одиннадцать палачей, свысока созерцая мои муки.
— С… то… три… дцать… во… семь… — хрипло прошептала я, всем сердцем желая скрыться от чужих и хищных взглядов.
— Громче!
С трудом сглотнула — во рту совсем иссохло, пока ядовитый шип отчаянно раздирал глотку.
— Сто… три… дцать… восемь…
Глаза уже ничего не замечали вокруг. В голове эхом разносился голос палача, пронзая её и разрывая на части. Вынуждая покориться чужой воле… Я чувствовала смерть, позорно прикованная к стене её собственной богиней. Ощущала, как борющийся дух теперь неспешно покидал меня. Было нестерпимо обидно за несправедливость, а ещё… ужасно больно. Но не от нанесённых увечий и даже не от сломленной веры…
Прежде я не задумывалась и не обращала внимания на исполнения своих желаний, однако, все они сбывались. Моими собственными руками. И теперь я сполна ощущала последствия последней, роковой мечты, которая началась с невинных мыслей о серой и скучной жизни, о бренности бытия. И если тогда в голове не укладывалась чёткая формулировка желанного, то сейчас она прояснилась…
Больше всего я жаждала внезапных перемен…
— Сколько?! Громче!
… что благосклонно свершились…
— Не слышу!
… хотя…
— Ещё!
… всё начиналось так банально…
— Громче! — продолжал рокотать женский голос.
Приоткрыла веки и ничего невидящим взглядом уставилась в багровую пустоту, где медленно проступали очертания до боли знакомой фигуры. Слабо колотящееся сердце внезапно защемило, а гул постороннего голоса в голове враз стих. Кожу щёк невесомо обожгло.
— Про… сти… — горько прошелестели губы.
Однако прошлого уже не вернуть.
Когда оставалось два последних удара, «тело» окончательно обмякло больше неспособное даже через силу озвучить так требуемую Силис цифру.
— Сто сорок четыре! — оповестил радостный хрустальный голосок. И будто вместе с окончание моей казни с них враз слетели маски: — Благодарю, сестрица. А что теперь с этими двумя?
— Сао Нина, — еле послышалось шуршание плаща, а после и неровный стук каблучков. Выдержав паузу, Силис вновь требовательно обратилась: — сао Виктор.
— Ох, бедненький какой… — жалостливо вздохнула Орэн. — Си, паренька хоть пощади! Вон, смотри, как глаза блестят! Невиноватый он!
Но, кажется, тёмная богиня проигнорировала просьбу светлой, продолжив своё обращение к изменникам так и не сменив ноток стали в голосе:
— Если прежде я закрывала глаза на ваши деяния, то теперь и вам предстоит Суд по всем законам. За коварную измену и совершённые многочисленные убиения Чистых, сао…
Чьи-то прохладные руки бережно прикрыли уши. От искусственной тишины, явно подкреплённой вмешательством чар, усталость окончательно сморила, снова погружая остатки сознания в темноту.