Страница 12 из 18
– Сиплый, ты точно знаешь, куда нас ведёшь? – спросил Иван со злостью.
– Не боись – со мной не пропадёшь! Видишь, мы идем по просеке, а не по звериной тропе. Значит, куда-нибудь к людям выйдем. Вот свежая вырубка – значит, недалеко и жильё…
– И что? – недоверчиво спросил Иван. – Нам не люди нужны, а путь к железке.
Сиплый ничего не ответил, лишь ускорил шаг. А Фёдору все было нипочём. Почти полпуда золота, которое он нёс в мешке, для него как пушинка. Главное для Феди, чтобы Сиплый его не бросил, не оставил. Тогда и золото не нужно, и жизнь не мила. Он вообще не представлял, чем в жизни заниматься без Сиплого. А Ивана он точно придушит, как только будет знак от Сиплого. Фёдор повернул голову назад и, посмотрев на Ивана, улыбнулся только ему присущей противной улыбкой.
Иван понимал, что в этой команде он лишний, и при случае, наверняка, попытаются избавиться от него. Поэтому во время побега первым захватил оружие охранника. Сиплый тогда попытался отнять револьвер, угрожая своим наганом, и передать Фёдору, но Иван отстоял своё право носить оружие. Теперь он чувствовал себя в относительной безопасности.
Вдруг впереди послышался шум движения: топали ноги, шуршали листья, ломались, с треском, сухие ветки. Внезапно на просеку, прямо перед контрабандистами вывалились двое каторжан. То, что они были ссыльными, видно по их одежде и голодным взглядам.
– Стоять! – крикнул сиплый голос.
Те остановились и стали испуганно озираться. Увидев таких же, как они, лихих людей, немного успокоились, подобрались – тоже не лыком шиты – могут за себя постоять. Но направленные на них стволы решили исход.
– Кто такие? – спросил Сиплый. – Политические?!
– Да! – ответил тот, который был постарше.
Сиплый самодовольно улыбнулся, насколько ему позволяло обезображенное лицо.
– Политические! Я вашего брата за версту узнаю. Носитесь по лесу, как лоси. Не разбирая ног. Вас так в два счёта найдут и сцапают.
Политические смущенно молчали. Лишь тот, который помоложе, сделал попытку возразить, но был остановлен жестом старшего.
– Куда путь держите?
– В Петербург.
Сиплый задохнулся в смехе. Его товарищ тоже заулыбался, а у третьего вовсе не сходила с лица своеобразная улыбка.
– Что вы смеётесь? – вскинулся молодой политкаторжанин. – Да, мы держим путь в Петербург!
– Тебе, ваш бродь, сначала надо из тайги выбраться, а потом уже думать о столице, – просипел Сиплый. – У вас дорогу к железке спрашивать, я думаю, бесполезно?!
– Кажется, туда! – махнул рукой молодой.
– Ежели кажется – перекрестись! Продукты есть?
– Нет, мы накануне все съели!
– Ну-ка, Федя проверь!
Фёдор отложил мешок и вразвалочку направился к политическим. Сорвал с плеча одного мешок вещами, с другого… Развязав узелки, высыпал содержимое на землю. Под ноги посыпались личные вещи каторжан, несколько книг, брошюрки, полкраюхи хлеба и кусок сала. Федя бросил мешки, подобрал хлеб и сало.
– Ну во-ооот, а говорите, что нет продуктов… Нехорошо врать!
– Это был наш «НЗ»… – сказал молодой.
– Что, что? – спросил Сиплый. – Какое такое энзе? Я вижу хлеб, да сало!
– Ну, неприкасаемый запас. На самый крайний случай.
– Ха-ха-ха! Этот крайний случай наступил! Вы нас спасёте от неминуемой смерти от голода.
– Берите, ешьте, раз вы голодны! – сказал старший из политических.
– Премного благодарен, ваш бродь! Только мы сейчас есть не будем, ваш бродь. Теперь это будет нашим энзе.
– Да, прекращай меня благородием называть! Меня зовут Алексей Дмитриевич.
– Да мне хоть чертом назовись – все вы из благородных! В общем так, господа каторжане. Нам с вами не по пути. Нам прямо, а вам… не знаю куда! Будете идти за нами – пристрелю.
В это время в разговор вступил Иван:
– Слышь, Сиплый, тут, кажется, ещё люди… Лошадиный запах и детские голоса… Слышите?!
Действительно, тут же послышалось лошадиное ржание, мужской окрик и плачь ребёнка.
– О, это вовремя! На лошади мы быстрее доберёмся.
– Ребёнка хоть не трогайте! – сказал тот, который назвался Алексеем Дмитриевичем.
– Тебя не спросил, ваш бродь! Ну-ка, Федя, свяжи этих… покедова…
Фёдор подскочил и сноровисто связал веревкой руки и ноги политкаторжан, пока Иван держал их под прицелом. А Сиплый пошёл посмотреть, что за шум там впереди. Он сошёл с просеки и стал пробираться через чащу в сторону голосов. В отличие от политических, от его движений не раздавались никакие звуки. Просто раздвинул ветки придорожных кустов и исчез. Через три десятка шагов перед его взором открылась следующая картина.
На небольшой каменистой поляне лежала лошадь, по всей видимости со сломанной ногой, а рядом стояли двое – мальчик лет семи и усатый мужчина, довольно крупный, с карабином в руке. Мужчина с сокрушенным видом качал головой и почесывал затылок, а мальчик плакал от жалости к животному. Вот он присел к голове лошади и стал гладить по челке. Лошадь всхрапнула, сделала попытку приподняться, но снова уронила голову на траву. Задняя нога лошади была сломана так, что выступал осколок кости через шкуру. «Не жилец», – подумал злорадно Сиплый. Вариант с лошадью отпадает. Он тихонько задвинул ветки кустов и повернул к своим.
Происшествие с лошадью незнакомцев напомнило Сиплому свою историю. Ему было тогда лет десять. И звали тогда Сиплого совершенно нормальным именем Ерофей. Ерошка рос довольно шустрым малым. Не было огорода, который он бы не посетил. Не было дома, куда он не заглянул в отсутствии хозяев. Когда удавалось найти что-нибудь ценное, то, не стесняясь, забирал себе. Ему было с кого брать пример. Потомственный каторжанин. Что отец, что мать были ссыльными. Встретились, поженились здесь, на Амуре. Впрочем, он их уже не помнил вовсе. Как начал себя осознавать, так и ушел из дома бродяжничать. Будучи бродягой, побывал в разных местах Российской Империи.
Однажды примкнул к цыганам-конокрадам. То ли по злому умыслу, то ли по задуманному, но цыгане указали ему на вороного, что стоял отдельно от остального табуна. Что странно, вороной стоял совершенно спокойно, в то время как весь табун был в лихорадочном движении.
– Ерошка, ну, зауздай его уздой! – сказал громким шепотом цыган по имени Егорка.
Ерофей стал подкрадываться к вороному. Мальчик был вне себя от радости, когда конь дал себя покормить хлебом. Но в следующую секунду табун пришел в движение в обратном направлении и развернул вороного крупом к Ерошке. Конь в подскоке ударил обоими копытами по воздуху, в конце траектории движения попав в лицо мальчика. Очнулся Ерофей в кибитке, от дорожной тряски. Все его лицо было замотано тряпками, дышать было можно только через рот, глаза ничего не видели. В одной из остановок молодая цыганка промыла его лицо от запекшейся крови, и он открыл веки. Слава богу, что глаза целы. Потом его передали старой цыганке с вечно дымящейся трубкой в углу рта. Она какими-то травами-заговорами выходила мальчика.
Но с тех пор в Ерошке произошли непоправимые перемены. Во-первых, лицо его было обезображено до неузнаваемости: нос провалился, как у сифилитика, от лба через правый глаз на щеку переходил полукруглый шрам, отсутствовали два передних зуба. Во-вторых, пропал голос. Некогда звонкий мальчишеский голос изменился – горло выдавало тонкие сипящие звуки, практически шепот. С возрастом голосовые связки огрубели, но голос все равно остался сиплым, оправдывая кличку. А то, что его называли за глаза сифилитиком, его мало волновало. Чем страшнее, тем лучше. В третьих, вследствие травмы появились периодические приступообразные головные боли, приводящие его в неконтролируемое неистовство. С тех пор он ненавидел лошадей. В этом было его злорадство, когда увидел лошадь незнакомцев со сломанной ногой.
Пробыл он в цыганском таборе, после случая с вороным, недолго. Однажды, во время одного из приступов, он набросился с ножом на Егорку.
– Это ты виноват, что я теперь такой урод, – сипел Ерофей, размахивая ножом. – Ты специально послал меня к этому вороному. А сам струсил…