Страница 23 из 32
Я никогда прежде не встречала психологов, но всегда представляла их как пожилых дяденек в мелких очках и с козлиными бородками.
Но психологом оказалась тетенька. Точнее, женщина. Даже почти девушка. Она была очень щуплая, большеглазая, без очков, с длинными волнистыми волосами. И сильно беременная, несмотря на щуплость. Она мне сразу понравилась, потому что ее глаза были такие грустные, словно жалели всех на свете. Я подумала, что она стала психологом, потому что с такими глазами ей больше некуда было податься. Будь она не психологом, а кем-то другим, ей все равно все бы жаловались на жизнь. Было бы замечательно, если бы ее звали Ребеккой.
Когда я вошла в кабинет, психолог встала из-за стола и сама проводила меня к стулу, как будто я была официальным послом.
— Проходи, пожалуйста. Меня зовут Маша. А тебя?
Я уже знала, что евреи не любят официоза, поэтому не удивилась.
— Я Зоя. Но все зовут меня Комильфо.
— А как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли?
Я задумалась. Никогда прежде мне не задавали такой вопрос.
— Как вам удобно.
— Какое это имеет значение, что удобно мне? Речь ведь пойдет о тебе. Как мне тебя называть?
— Ребеккой.
Психолог Маша ласково улыбнулась.
— Садись, Ребекка, мы сейчас с тобой побеседуем в течениe часа, и ты мне все-все расскажешь, правда?
— Ага.
К моему удивлению, психолог Маша села не за стол, где сидела до моего прихода, а на стул напротив меня. Как будто мы с ней собрались пить чай.
— Хочешь чаю? — спросила психолог Маша.
— Терпеть не могу чай, — ответила я.
— А что ты любишь пить?
— Виноградный сок.
— О! — сказала психолог Маша. — Нам как раз занесли соки.
И она налила сок в стаканы.
— Расскажи мне, Ребекка, какое твое первое воспоминание детства?
Я поперхнулась соком. Какое отношение имели воспоминания детства к моему намерению уехать в Израиль? Но отвечать было необходимо. Я пораскинула мозгами.
— Я помню, как на Ланжероне мой дед ведёт меня за руку от берега, доводит до глубины, так, что я стою уже на цыпочках, чтобы не захлебнуться, а потом говорит: «Ляг на воду». Я легла, он меня поддерживал, а потом я забила руками и ногами, и поплыла сама.
— Так, так… — сказала психолог Маша. — Это твое первое воспоминание?
— Вроде да.
— Расскажи еще об одном.
— Ну… я помню, как я любила качаться на цепях вокруг памятника графа Воронцова. Туда меня тоже водил мой дед. А за памятником был луна-парк, на Соборной площади… Вы одесситка?
Глаза психолога Маши стали еще грустнее.
— Рассказывай, рассказывай, — подбодрила она меня и печально улыбнулась.
— Ну… в общем… дед мне разрешал кататься на «лодочках» сколько я хочу. Он специально брал с собой кучу пятикопеечных монет. «Лодочки» — это такие качели. Еще там, в луна-парке, был бронзовый олень. Очень красивый, и как будто он стремительно куда-то мчится. Я любила на него садиться и делать вид, что я Герда и скачу по Лапландии к Каю... Но Воронцова я все равно люблю меньше Дюка. Он, конечно, хороший — высокий такой и большой, знатный, и Пушкина знал, но все равно не Дюк. Пушкина я тоже люблю. Особенно его фонтан. Но он только бюст. А Дюк во весь рост. Пушкин — это как двоюродный дядя, а Дюк…
— Что для тебя Дюк? — спросила психолог Маша.
— Как папа, — вырвалось у меня, и я сама удивилась.
Но психолог Маша только понимающе кивнула.
— Расскажи про своего папу.
— Папа у меня хороший мужик. Это так мама говорит.
— А ты что говоришь?
— Я тоже так говорю. Мой папа — учитель математики и завуч. Я учусь в той же школе, где он преподает. Это не подарок быть одновременно дочкой и ученицей. Но в этом есть и плюсы. Папа у меня строгий, но внутри добрый. Он больше любит моего брата, чем меня, потому что брат такой же умный, как он, а я…
— Ты не считаешь себя умной?
— Да нет, не то, чтобы не считаю…