Страница 20 из 32
— Ты не прав, Кирилл, — возразила бабушка, — сразу видно, что я тобой не занималась, потому что слишком много работала в то время, эх... вернуть бы его назад. В скачках вся психология…
— Подождите, — пресек папа литературный диспут, не сводя с меня глаз. — Зоя, ты отдаешь себе отчет в своем решении?
Я смутилась.
— Нет, Зоя, ты мне скажи, раз ты взрослый человек. Ты понимаешь, что значит оставить в четырнадцатилетнем возрасте свою семью и уехать на чужбину? В чужую страну, где говорят на чужом языке, где ты одна-одинешенька, где нет бабушки, которая жарит тебе картошку, и папы, который выгораживает тебя перед коллегами, когда ты вместо Толстого опять начиталась Дюмы.
Я даже не обиделась на папу за Дюму, потому что он заставил меня серьезно задуматься над важным вопросом: что, собственно, я пыталась доказать, и главное, кому?
Но отступать было поздно, потому что ни один уважающий себя рыцарь, лишенный наследства, не возвращается назад, однажды ступив на полную приключений тропу. Если бы вернулся, о чем бы писали сэр Вальтер Скотт и Мигель де Сервантес? Во имя приключенческой литературы я не могла отступиться от задуманного. А так же во имя Василисы, которую отправили на колбасу. Меня тоже отправят на колбасу, если я останусь здесь. Я это прекрасно понимала — с моим неумением ладить с людьми, с моей замкнутостью и неразговорчивостью, мне не выжить в этом меняющемся мире, от которого даже Одессы практически не осталось. А Митя Караулов, единственный человек, с которым я находила если не общий язык, так по крайней мере общие скачки на велосипедах, все равно предпочел мне Алену Зимову. Так что да, заверила я папу, я отдаю себе отчет.
— Ладно, — сказал папа и опрокинул еще одну рюмку коньяка с таким видом, будто сидел на поминках, — хорошо. Я пойду с тобой на экзамен. В конце концов, Одесса от тебя никуда не денется. И мы все тоже. Никуда нам друг от друга не деться. Все равно ты вернешься. Нет на свете человека, который сумел бы покинуть родину насовсем. Ты уходишь, а она идет за тобой по пятам, как твоя собственная старость. Даже твои родители, Лизавета, — обернулся он к маме, — честное слово, если бы тебе довелось с ними поговорить, я уверен, они сказали бы то же самое.
— В чем проблема с ними поговорить? — нарушил брат торжественность момента. — Алё, товарищи, совок се фини. Капут. Крышка. Будьте здоровы и счастливы. Трубку поднимите, и «шалом».
— Шалом? — не поняла я.
— Мир и здрасьте. На иврите. В Израиль она собралась.