Страница 12 из 32
Двое завороженно наблюдали.
— Тебе никогда не поднять такую штуковину, — заявил Гильдегард и гордо выпрямился.
Плечист он был и крепок, как молодой дубок, твердо стоял на земле. Кожа — кровь с молоком, глаза — васильки, губы — маки, волос — пшено. Весь в мать, кормилицу Виславу. Сходства с нею Гильдегард стыдился, как и младшего возраста своего, а превосходство утверждал силой, отвагой и происхождением.
Один из многочисленных ублюдков дюка Кейзегала, был он официально признанным наследником владыки Асседо. Видать, потому, что все остальные отпрыски были девками или умерли.
Старший, Ольгерд, пал в бою в пилевских равнинах. Следующий Юлиан позапрошлой зимой заблудился в снегах и скончался от гангрены, а маленького Александра на весенней ярмарке украли цыгане. Кривой Ян был не в счет, поскольку никто его за человека не считал, разве что курицы.
Но может быть, и потому был Гильдегард официально признан дюком, что мать его была люба отцу больше остальных служанок, молочниц и пастушек, и даже больше старшей дочери баронессы фон Гезундхайт, почтенной вдовицы и матери семейства; намного больше экстравагантной выскочки Джоконды де Шатоди, утверждавшей, что прибыла она в Асседо из самого Парижа; и уж всяко больше уродливой наследницы баснословно богатого купца Шульца.
Отец никогда не обделял кормилицу Виславу своим вниманием и брал не реже двух раз в неделю. А когда та разрешалась от бремени очередной девкой или мертворожденным, ничуть не расстраивался, а вовсе наоборот. После родов отец любил мать Гильдегардa пуще обычного. Однажды провел с нею дюк пять суток кряду, не выходя из своих покоев. Дело было летом, окна настежь распахнуты, крики раздавались на весь двор, а домашние плевались три раза через левое плечо, но ни слова не решались сказать. Сколько помнил ее Гильдегард, мать всегда ходила беременной.
Злые языки поговаривали, будто дюк больше всего на свете боится смерти, поэтому и плодит жизнь, где только может. Но Гильдегард никогда не видел отца боящимся чего бы то ни было и предпочитал думать, что не страх смерти то был, а просто большая любовь ко всему живому.
Дюк Кейзегал так никогда и не женился. Кому только нe пытались его сосватать! Было время — послы, гонцы, сваты, подарки, портреты, депеши, заверяющие в размерах приданого, слетались еженедельно в Желтую Цитадель Нойе-Асседо. Вся знать округи на ушах стояла. Звали на балы и на охоты в отдаленных имениях, уговаривали остаться на ночлег, поили вусмерть киршвассером и полугаром, подсыпали в бокалы, чаши и кубки снотворное, и подсовывали в кровать девственниц. А когда наутро дюк продирал глаза и обнаруживал в опочивальне всю родню обесчещенной девицы, вместо венца брался за оружие и дрался с главой семьи. Всех в живых оставил, хотя некоторыx покалечил.
Многие дамы пытались обольстить дюка — все впустую. Дюк, разумеется, обольщался, но прежде, чем обольститься, прямо говорил, что к алтарю не поведет. И все равно опаздывал — обольстительницы уже сами успевали превратиться в обольщенных, и все их баррикады падали вместе с корсетами, стоило дюку запустить большие ладони в перчатках в лиф посягнувшей на его холостячество. А после лишались чувств от оскорбления, а дюк шел в стойло и брал на закуску Виславу.
В чем была тайна дюковского успеха у дам, женщин и баб, никто в точности не знал. За спиной говорили, будто у дюка в перчатках живет сам Асмодей — демон-искуситель. Говорили, что во время любви его пальцы превращались в десять акирфанских кобр и испускали орфадизиак в плоть жертвы. Еще поговаривали, что дюк владеет магическим заклинанием, способным превратить даму в женщину, а женщину — в бабу. Но на самом деле никакого секрета у дюка не было, кроме одного — любил он женскую грудь так, как ее любит младенец. И, вполне возможно, что дюк бы и женился, найдись среди знатных дам Асседо хоть одна женщина, которая, подобно кормилице Виславе, была готова любить его, как младенца.
Мать дюка скончалась от лихорадки, когда тому было три месяца, но до того, как испустила дух, сама поила его своим молоком, кормилице не отдала. Дюк знал об этом, хоть и не помнил. А может быть, помнил, но не знал.
Не видел дюк прока в женитьбе. Hаследников ему и так хватало.
Гильдегард ничем не напоминал отца, кроме любви ко всему живому, которую познал с юных лет в объятиях дочери конюха. Три осени утекло с тех пор, и количество узелков на бахроме вытканного ею кушака, который юноша хранил в своем комоде, превысило двенадцать.
Сын дюка Кейзегала гордился своими победами и знал, что рожден победителем. Отец никогда не внушал ему этой мысли, но когда Гильдегарду исполнилось десять осеней, подарил ему дюк старинный меч, принадлежавший прапрапрапрадеду Кейзегалy IV. Этим мечом был низвергнут сам Курфюрст-Лжец, о котором Гильдегард решительно ничего не знал, кроме того, что грозен тот был и страшен, как полуночный утес. Как тут было не поверить в свою исключительность?
Но исключительность не может существовать сама по себе. Для того, чтобы ее познать, необходим достойный соперник и кандидат на это право. Этим человеком и являлся для Гильдегарда Йерве.
Откуда взялся Йерве в Желтой Цитадели Нойе-Асседо, в твердыне дюков Уршеоло, знали все, кроме самого Йерве. Сам Гильдегард долгое время пребывал в неведении, но в прошлую осень ему разболтала об этом внучка баронессы фон Гезундхайт. Гильдегарду пришлось принести страшную клятву молчания: до открытия тайны внучка потребовала сплюнуть три раза через левое плечо кровью, прежде прокусив ему губу зубами. И Гильдегард молчал с тех пор, потому что кровавую клятву нарушают только в исключительных обстоятельствах, которые до сих пор не представились.