Страница 6 из 114
– А ты не шуми на меня, Михайла, не заносися, – квакнул старичок, когда придушенный парик просвистел в опасной близости от его носа.
Но, сотоварища несло – никого не слышал.
– Ишо понять можно корабли энти, да тряпки заморскыя. Коли за ради пользы торговле да отечеству – я ж не враг осударю. Понимание тож, какое-никакое имею. Лен-то ныне в цене, и пенька, и прочее там что. Дале, вояки энти голоштанные, наглостию пыщущие, из-за моря понаехали – тож к вящей пользе. Я ж не супротивничаю, и в дураках николи не хаживал, – внезапно он обернулся и пребольно ткнул пальцем в оголенное плечо юной девы, скучающей рядом с ним: – И страмотища ета, робы нынешние на девках наших – все одно к тому ж до кучи.
Девушка повела плечиком и слегка отодвинулась:
– Вы ужо, батюшка, не тыкали б перстами. Чай неприлично.
– Цыть, курица! Я те! – гаркнул боярин на дочь и долбанул ножищей в чулке об пол – башмаки валялись тут же.
Парик по дуге перелетел под нос боярышни – та брезгливо поморщилась, но язычок прикусила от греха подальше.
– Вот ужо домой возвертаемся, так я те вожжами-то попотчую! Будет тебе охвицер заморскый! Тута мне и сам царь Петр – не указ! Ты губешки-то свои подбери, не раскатывай. Твоя судьба известная, и быть тебе за боярином, – он вновь переключил внимание на товарища. – Не бывать того, шоб дщерицу мою единственну голодранцу заморскому отдать, – прошипел он ему в лицо. – Тута воля едино моя! Моя вотчина и мое право! Потому как…
– Боярин! – в незастекленном окошке нарисовалась широкая мясистая харя с выпученными от страха глазищами. – Ба-атюшка! Ска-ачут! – он обернулся в хвост обоза и принялся тыкать туда толстым грязным пальцем: – Охвицер из преображенцев и с имя двое.
– Ах, ты ж, чтоб его!..
Боярин принялся гонять ногами, ускользающие туфли, плюнул и протиснулся наружу прямо так – босой. С другой стороны на дорогу выпорхнуло небесное создание осьмнадцати лет в персиковой робе. И затрепетало, жадно высматривая пыльное облако, растущее позади них.
– Куда?! Ты… – выругался было боярин.
Дернулся, обернулся в сторону близкого уже своего сельца Курганихи, беспомощно глянул на старичка в рыдване, махнул рукой и поперся встречать грозных гостей. Старичок, любопытствуя, высунулся следом, вылез неторопко и потрусил за ним.
Отошли шагов на двадцать и тут, к несказанному ужасу челяди, рыдван осветило, потом еще пуще, еще! И вот уж огромный светящийся шар накрыл его целиком. Только и успел Михайла Ляксандрыч Шубин углядеть из-под руки, как в придорожных кустах мелькнула спина кучера Игната. Попадали наземь, завопили холопы. Лишь он на ногах и остался – задеревенел. Когда ж наступающие сумерки проглотили и последние следы невиданного чуда, остолбеневший боярин дочери-то своей разъединственной подле рыдвана и не обнаружил.
5
– Гони ея! – металось за спиной. – Гони лярву сюды-ть! Давай-давай-давай! – голоса постепенно рассыпались и звучали уже с трех сторон.
– Ефим! На меня! Ща немного и споймаю!
– Эвона кака зараза!
– Мужики! Немую! Аленку не трожь! Боярин осерчает!
– Знамо дело! Его добыча!
– Не боись! Не помнем!
– Добудем в лучшем виде!
– Ниску! Ниску хватай!
– Ща распнем сучку! Пообъездим!
Многое жизнь отпускала Анисье, и все больше худого. Ровно и не жила, а все об углы острые билась. А потому и проскальзывать промеж тех самых углов она настропалилась лихо. И боль терпеть обвыклась до хруста зубовного. Чай не девочка – за осьмнадцать годков-то любой дурак научиться себя оборонять. И сеструху – немую красавицу. Хотя, эту сколь ни лупила жизнь наравне с Ниской – все не впрок! Робка до потрясухи в жилочках. И все ж, ко страху, видать, до конца попривыкнуть не мочно. Вот нынче столь обморочно жутко ей Ниске, что сердце злое задубевшее хрупкой птахой бьется в кровь о жесточь чужую. От же дура! Не ушла к Москве! Там поляки ныне, и царевич Дмитрий вдругорядь объявился – бардак и шатание. Кто беглую рыскать станет?
– От же ж сучка рыжа!
– Гля-гля в бок сиганула!
– Споймаю – до смерти сильничать стану!
– Гони, Филька!
– Допрежь хлебальник твари изувечить!
– К лесу! К лесу не пущай!
Что у зверя в душе – загонщикам без интереса. У него сердце на разрыв – того и гляди грудь пробьет и по земле покатится. Ужас клокочет в башке – виски рвутся. А погоня несется неотвратимо. Ничто охотничков не отвлечет. Сколь бы скупо господь их добродетелью не оделил, а все одно: где ни то, да есть же в душах окаянных жалость к твари господней? Хучь бы напоказ! Пусть не жертву невесть кем прóклятую – себя от мук вечных посмертных спасти!
– До Курганихи не допущай! Укроется!
– Как есть схорон у ей там!
– Все, мужики! Ща возьмем!
Уж и горло, израненное острыми вдохами, полыхает. И тело вот-вот разлетится в клочья – грудь разрывается. И Аленку за руку волочь – сил боле нет никаких. Глаза сеструхи смертной пленкой подернулись… Осподи… Иисусе Христе!.. Сыне Божий!.. Огради нас… святыми Твоими… ангелами!.. И молитвами!.. Всепричистыя… Владычицы нашия!.. Богородицы!..
– А-а-а-а!!!
Неужто сам Господь всеблагой, всемилостивый чудо послал? Неуж за ними с Аленкой?! Свету-то, свету! Жуть, завладевшую сердцами охотничков, криками их нечеловечьими не измерить. И верою в бога, настигшею сердца опозоренные, боль их с Аленкой не искупить! Матушка!!! Забери мя!!!
6
– Свет? Что за?..
Сверр резко развернулся, вскидывая голову, вскочил, шагнул к самому краю террасы. СвАрг, приподнявшись и опираясь передними лапами на каменное ограждение, пристально буравил взглядом разбухающее неподалеку пятно болезненно-белого света. Потом сжался и, мгновение спустя, исчез внизу. Следом, коротко рыкнув, серой тенью метнулась аргейри – названная сестра невестки, а за ней побратим племянника Торгейра. Четвертым вслед за ними, сжимая в руках бластер и отточенный тесак, на земле под террасой очутился Сверр.
Невиданная светящаяся сфера, ритмично пульсируя, раздувалась. И горела все ярче и ярче в опасной близости от детской площадки. Там его сын Витарр с приятелями как раз выгуливали разномастную малышню. Со всех сторон ущелья к ним бежали те немногие, кто в данный момент находился в поселке – арги, естественно, уже были там. Слезы душили глаза, но Сверр разглядел, как подростки вслепую расхватывали малышей. Гибкие мохнатые спины подныривали под детей, мощные челюсти прихватывали загривок поскуливающего аргика, и очередной побратим исчезал с площадки. Мужчины еще не достигли ее, а им навстречу уже неслись юные охранники, держась за холки оглядывающихся побратимов.
В полусотне метров от невиданного безобразия уже стояли ярл клана Витольд Буланов, Храбр Майсак по прозвищу Одноглазый, его младший брат Глеб и молодой следопыт Бажен Волков. Заслоняя глаза руками, они смотрели на пылающий холодным светом шар: рост его вроде приостановился, но пульсация участилась. И каждый подумал об одном: не слишком ли близко они подошли? Что, собственно, ожидать от этой штуки?
Побратимы охотников, обладающие сверхчутьем на неприятности, ретировались под защиту террасы Хагенов. Истории об их, якобы, свирепой безрассудности – миф, вылупившийся в долине. Витольд повернул голову в их сторону и, на всякий случай, уточнил:
«ВитАрг, где женщины?»
«Увели детей подальше. К нашему дому», - его побратим, верный себе, был почти бесстрастен. - «Ушедшим на охоту зов брошен – они вернутся»
«ВитАрг, вы тоже уходили…», - начал, было, ярл.
«Мы не уйдем, Брат»
Ярл столкнулся с пристальным взглядом Храбра и усмехнулся:
– Терпеть не могу с ним спорить, – перевел взгляд на сферу и тут же протянул к ней правую руку с бластером: – Меня подводят глаза?