Страница 5 из 114
– Вы на Катю не серчайте. Не со зла она. Ей дома нынче, ох, как достанется – батька ейный дюже осерчал поутру. Никак со двора пущать не хотел на прогулку на эту нашу. Кричал, де, по хозяйству делов – воз. А тута у них кой кто кобенится – девицу благородную из себя ломает. Ну, Катя-то взъерепенилась и сбёгла. Таперича и пужается – батька-то, поди, прибьет, как она возвернется.
– Ну, это мы еще посмотрим! – вскинулась Алина. – Я лично ее провожу и переговорю с ее отцом. Этого еще не хватало! Девочка к знаниям тянется, как можно этого не понимать? Да еще и наказывать. За что?
– Ой, Алиночка Сергевна! – забежала вперед Ирина. – Ой, не дело вы задумали! Не надо. Не стоит! Вы батьку Катина не знаете – дюже лютый. Ему на вас всех собак спустить – совесть, небось, не зазрит.
Алина остановилась и внимательно посмотрела на девочку – та ответила ей прямым взглядом. Дескать, опомнись, дуреха: здесь тебе, чай, не Петербург. Здесь мужики все сплошь кондовые, злые, вмешательства в дела свои не допускающие. Вслух, впрочем, сказала иное:
– Катюше намедни пятнадцать стукнет. Почитай, невеста. Да и в работе сноровкой не обижена. Батьке ейному сплавить ее охота поскорей, да с прибытком. Ему ученость ейная – без надобности. Да и нашим отцам тож.
– Господи! Девочка, что ты говоришь?
– Правду, – твердо ответила та. – Судьба наша такая. Девке что? Тока подрасти, в возраст войти, и прямая дорога замуж. И ослушаться не смей. А ученость наша токмо голову набок свернет, да воли родительской ослушницей сделает, – на секунду смолкла и добавила: – Они все так думают.
– Это уже ни в какие ворота не лезет! Судьба ли, нет – как бы там ни было, но грамотность-то элементарная тут причем? Ну, что тебе, милая?
Детская ручонка немилосердно истеребила ее руку. Она нагнулась к Полечке – наливающиеся ужасом глаза девочки потрясенно уставились куда-то мимо нее, в небо. И тут Алина, в пылу спора не видевшая ничего вокруг, поняла, что сумерки неведомым образом отступили.
Совершенно белый неземной свет разливался вкруг нее, затопив все пространство. Она нервно оглядела окрестности – из-за границы видимого выскочила ушагавшая вперед Катерина. Малышки прижались к учительнице, больно вцепившись ей в ноги. Она машинально раскинула руки – три крестьянские девчушки замерли под защитой ставших тотчас материнскими объятий.
– Царице моя преблагая! Надежда моя Богородице! Приятелище сирых!.. И странных предстательнице, скорбящих радосте… Барышня! – Катя врезалась в их скучившуюся группку. – Что ж это деется-то?! Да как же это?!
Алина быстро присела, потянув за собой девчонок. Сухая холодная боль, завладевшая глазами, и внезапное озарение:
– На землю! Быстро!
Она оторвала от себя меньших и буквально швырнула перед собой. Тут же немедля к ним прижались Иринка с Катей. Алина только еще и успела, что упереться руками в землю, пытаясь накрыть всех своим телом. Вовремя. Сознание растворилось в свете.
3
– Ну, рази ж можно? Ну, пошто так изводить-то себя? Ведь и не известно покудова еще ничо?
– Ох, Глаша, оставь! Воля твоя, но резоны до ушей нынче плохо доходят. Что мне до увещеваний настырных, когда сердце уж третий день не на месте. Да и уместны ли они – Наполеон к самой Москве идет. Москву оставляют, Глаша! Такое и помыслить-то было невмоготу, а тут наяву происходит.
– Ну, что ж, ну, и оставляют, – нравоучительно начала та. – А что до меня, так я барину Анатолю Иванычу тут очень даже доверяю, – нахмурила бровки утешительница и придала весу своим словам, повысив голос: – Не то, что барышням, насмерть перепуганным, в деле воинском мало чего разумеющим. Папенька твой, Олюшка, старый вояка, испытанный. Многими наградами отмеченный.
Девушка стрельнула глазами на барышню – та по-сиротски притулилась к боковой стеночке поднятого верха экипажа, и нервно комкала в руках влажный платочек. Полдороги проплакала, сердешная, а за сухим-то – так это ж надо в картонку лезть. Вещей-то много не брали – пару сундуков, вот Глаша те платки-то в картонку шляпную и уложила. А сама картонка сзади приторочена. Это ж так сразу-ить и не докопаешься. Хотя, по всему видать, придется останавливаться. Старая барыня строго-настрого повелела кучеру с подручным везти их без остановок и оглядок до самой до Курганихи. Пусть и не дитя малое внучка ее родная – уж двадцать годков минуло – а все едино. Коляску свою самолично прислала про всякий случай. Догадалась: коли народ из Москвы-то валом повалит, так и лошадей не доищешься. Оленьку-то свою – внучку любимой сестры покойницы – она завсегда особо отмечала. Вот и обеспокоилась загодя. А то ж и как иначе? Батюшка с братцем на войне – Напольена воюют. Матушка покойница лет десять уж как оставила их. Нынче у барышни Ольги кроме нее Глаши, да бабки старой в поместье за Александровой слободой и нет никого. За Александровом-городом, стал быть, по нынешним временам.
Пара крепких крестьянских лошадок ходко тащила рессорный экипаж по морщинистой проселочной дороге. Кучер с приятелем серьезно и обстоятельно строили прогнозы ведения военной компании с французишками. Прям-таки вот ихних благородий – генералов доморощенных – Кутузов тока и дожидается. Без них не начинает – с фонарями обыскался!
– Чему ты смеешься? – подняла глаза Ольга на фыркнувшую спутницу, прикрывавшую рот ладошкой.
– Да представила, как погонют наши-то Напольена, – с вызовом заявила Глаша, и Ольга усмехнулась. – А я говорю: погонют, и в скором времени! Вот увидишь-увидишь.
– Конечно, погонят, милая, – Ольга и сама вдруг улыбнулась.
– Ну, вот что! – решительно заявила горничная. – Вона Курганиха показалась. Вот мы туда пешочком и прогуляемся.
– Э, девка! В своем уме-то? – гаркнул с облучка добросовестный кучер. – Куды на ночь-то глядя?
– А ты, дядька на меня не рычи, – окоротила его Глаша. – Мы ж недолго и недалече. Вот туточки рядом с коляской и пройдемся – ножки разомнем. А лошадки покамест отдохнут.
Кучер с сомнением покосилась на барышню – та молча кивнула. Глаша спорхнула вниз, обежала сзади коляску, помогла сойти пошатывающейся от усталости Ольге.
– Виданное ли дело – столь в дороге провести! Да и без отдыха, почитай, все времечко. Вона шатает тебя – это ж ножки-то как одеревенели?
Ольга взяла ее под руку, и они неспешно направились вдоль по обочине к селу. Как ни медленно тащились лошадки следующий час, а двух девушек, все ж таки, на добрых полсотни шагов обогнали. Кучер иной раз оглядывался, надзирая за барышней. На землю мягко спускались сумерки.
Как оно там все дальше случилось, ни кучер, ни его перепуганный вусмерть сотоварищ внятно растолковать не смогли. Разъяренная барыня трясла их немилосердно – они, знай, твердили, заикаясь, несусветное. Дескать, налетела сила страшная непонятная и схитила обеих девушек шаром огромным пламенным. Колдовство черное, да и только. Мужички безнадежно рыскали по окрестностям села, боярыня выла, дворовые бабы с девками хлопотали вкруг нее всполошенными курами. Месяц не прекращали поисков – ни к чему не привело. Барышня Ольга Шубина с горничной Глашей канули.
4
– Да, что хошь мне говори, а все одно: страму вкруг нас ныне аж по сами ноздри! И ты мне тут, сват, хвостом не крути!
Грузный мужчина преклонных лет в синем камзоле и урезанных до колен тесных штанах кюлот ругался и жестикулировал на собеседника. Его рука с зажатым в кулаке длинным буклистым париком металась перед лицом сухонького старичка столь резво, что тот невольно следовал за ней глазами неотрывно – остерегался. А и то, припечатает ненароком боярин Шубин кулачищем своим неструганным, дак нос начисто своротит.
– Чай, род наш не из-под забора выкатился! – рычал боярин. – На Москве от роду сидели! Прадед Иакинф Шуба в воеводах у самого Донского хаживал! Церковь божию свово имени на Москве ставил, да и с пределом святых бессребреников, чудотворцев Дамьяна и Космы.