Москва-Обратная

— Без разницы. Как тебе удобнее.

— Я хотела узнать, как удобнее… приятнее тебе.

Лев аккуратно улыбнулся, не продемонстрировав и самых кончиков клыков:

— Зачем менять то, к чему мы уже привыкли?

— Договорились. Византиец… — на пробу произнесла Саша и поняла, что это слово никак у неё со Львом не ассоциируется. — Нет, не правильно. Ладно, тогда следующий вопрос. Ты говорил, что духи не похожи друг на друга. И, как я понимаю, дело не только в имени и внешности, но и в способностях. Что умеешь ты? Кроме как отводить людям глаза и работать сушилкой.

Даже нарочитая беззаботность Льва не смогла скрыть внезапно — и беспричинно — появившееся в нём напряжение.

— По большому счёту, ими всё и ограничивается. — Его интонации тоже чуть сбились, сквозь прежнюю лёгкость теперь скользила неуверенность. — Я могу поиграть с человеческим восприятием: заставить увидеть то, чего нет, и не увидеть то, что есть. Немного контролирую огонь; хотя умения наши схожи, до гарцуков или Господина Луна с их властью над ветром мне далеко. Чутьё лучше, чем у людей — что иногда мешает. Ну и дар любого полукровки: проход в свои города.

— И все твои умения — наследство родителей?

Вновь что-то странное проскользнуло во взгляде Льва: то ли страх, то ли вина. Разглядеть Саша не успела, поезд добрался до перрона, и на миг в вагоне потухли все лампы.

— Практически. У полукровок, в отличие от истинных духов, гораздо меньше уникальных черт. Мы среднее арифметическое своих родителей; не чета людям.

— Почему?

— Вы сложнее… Многограннее. Духи, да и нечисть тоже, в первую очередь — функции. Личность, способности, имя — всё это лишь продолжение того, что мы олицетворяем.

— Как-то не слишком похоже на правду. — Саша упрямо мотнула головой. — Я бы не сказала, что ты плоский или однобокий.

— Ты просто ещё плохо меня знаешь. Впрочем, оно тебе и не надо.

Поезд остановился посреди туннеля, постоял там секунд десять — долгих и оглушительно-тихих — и двинулся дальше. Растерев лицо обеими руками, Саша сквозь растопыренные пальцы посмотрела на Льва. Ни напряжения, ни показушного легкомыслия в нём не осталось. Он с грустной полуулыбкой ждал новых вопросов, и она не стала его разочаровывать:

— Что случится с тобой, если мы проиграем?

— Ничего особенного.

— Но Купчиха…

— Купчиха капризна и не любит неудач — как и полагается Москве. Это не значит, что она готова отрубить голову каждому, кто не справился с её поручением. Для такого расточительства нас слишком мало.

— По ней не скажешь, что её волнуют подобные мелочи. То, как она с тобой обращалась…

— Барыня погневается да успокоится, ей не привыкать.

— Допустим. И всё же… Что случилось с духами, проигравшими предыдущие четыре игры?

— Они живы и здоровы. Саш, если я говорю, что моей шее ничего не угрожает, то так оно и есть. Нет?

— Не знаю. Наверное.

Лев выпрямился, положил левую руку на спинку сидения и усмехнулся. Усмешка его — пронзительная, горькая — заставила что-то сжаться у Саши внутри.

— Вот мы и дошли до главного... Весь допрос — он же для того чтобы понять: доверяешь ты мне или нет.

Ирония Льва была такой же фальшивой, как и его прежнее легкомыслие. Саша промолчала, не возражая, и прошло несколько долгих секунд, прежде чем Лев перестал ухмыляться и произнёс:

— Никто не решит за тебя, а уж я — в последнюю очередь. Если остались вопросы: обо мне, об игре или изнанках — задавай, отвечу. Если хочешь всё бросить и уйти — уходи, пока мы не застряли в Холмах. Если… Саш, прими решение. Сейчас. Когда мы побежим наперегонки со временем, станет поздно.

Поезд выехал на открытый перегон между «Автозаводской» и «Коломенской», и Саша заметила голубую полоску неба на востоке. Под железнодорожным мостом блестящей мазутной лентой тянулась река; на её берегах мерцал огнями неспящий город. Холмы здесь почти ничем не отличались от привычной Москвы: живой, шумной, скорой на решения. Закрыв глаза, Саша чуть сползла по сидению.

— Я больше не хочу у тебя ничего спрашивать. По крайней мере, сейчас. Оно… не имеет значения.

— Раньше тебе так не казалось.

— Говорю же: глупая… Хотя, нет. Один вопрос. Последний.

— Какой?

— Если бы я сейчас спросила тебя о чём угодно — действительно о чём угодно, пусть даже о самом неприятном — ты бы сказал мне правду?

Молчание Льва тянулось так долго, что поезд успел нырнуть в туннель и даже проехать мимо «Коломенской». Саша терпеливо ждала, не отводя глаз и не делая поспешных выводов.