Валерия

— Извини, запамятовал за два десятка лет.

Они молчат, не сводя глаз друг с друга, а время бежит назад.

— Ты такая седая, — первым не выдержав, нарушает молчание он. — Как ты просочилась сюда?

— Надо же, раньше ты сыпал комплиментами, — парирует Алла. Но глаза её уже сверкают.

— Ты ведь понимаешь, что я могу вызвать охрану? — У него дрогнули губы и веки.

— Теряешь мастерство, — произносит она, со смаком растягивая слова. — Раньше у тебя получалось изящнее.

— Ладно, — сдаётся он, — «поклонимся великим тем годам». Что у тебя?

— Для начала — не могу остаться в долгу. Ты обрюхатился и подбородок второй наел, — замечает Алла, с укоризной разглядывая перевалившейся через ремень живот собеседника.

— Это тебя не касается, — огрызается он. — Выкладывай!

— А я участница группы. Скоро мой выход.

— Не морочь голову.

— Песня такая… Грустная баллада. Музыканты её почему-то тебе посвятили. Не знаешь почему? В подарок от нас. Я вчера репетировала и голову седую ломала, почему именно про птицу да на юбилей.

— О чём ты? — его бросает в жар.

— Аа-а, — улыбается Алла, — сошёл-таки с Олимпа к нам, смертным. Тогда уж по-простому, по-бабьему. Жизнь у тебя новая, красивая. И жена ухоженная такая, дорогая. На одни губы её только за один раз вся пумада в доме ушла. А силикон опять-таки, — Алла цокает языком, — подороже колечка с бриллиантиком, даже если оно из белого золота.

Негодяй закрывает глаза и вздыхает с горечью. Небо над теремом вздрагивает и распахивает зияющий лоскуток.

— О боже, — восклицает он.

— Вот, — хихикает Алла. — Затем я и здесь. Чтобы ты о Боге вспомнил. Увидел себя настоящего: рыхлого, — она морщит нос, — с отёкшим лицом… А глазами — по-прежнему наглыми. И не знаешь ли ты женщину, единственную на земле… и на небе, которая могла бы любить тебя такого?

Он молчит и кивает. Морось липнет к его лицу.

— Знаешь? Или вспомнил? — не унимается Алла. — Наверно, эта наша хозяйка торжества. — Она махнула рукой в сторону терема. — Так старалась для любимого, кудри мостила, локоны белила, в Париж за платьем летала.

— Да? — просыпается негодяй.

— Да. Там платья и подороже есть. Но таким, — она брезгливо дёргает плечами, — с приделанными сиськами и плохим французским, дорогих платьев не продают. Не-ет.

— Нет?

— Нет. Им продают дешёвые, но за ту же цену.

Он замолкает, словно язык проглотил, и во все глаза смотрит на собеседницу. Капли пота покрывают его лоб.

— Разницы никакой. На дешёвках дорогие платья не сидят, — продолжает Алла с наслаждением. — Итак, на чём это мы остановились? На Париже? А ты его вычти. — Она загибает пальцы. — Минус Париж, минус косметический хирург, минус тренер по фитнесу, массажист, визажист… Ну что там ещё у ваших элит? — Алла вновь кривит губы. — Собачка за тысячу евро? Джинсики за три? И кто у нас после таких минусов остаётся? С пузом твоим и памперсами. С твоей-то другой жизнью, которая не за горами уже, юбиляр.

— Уходи, — процедив, отворачивается он.

— Не могу. У мене контракт. Мы щас вторую часть залабаем. Начинаем с птицы, — Алле вдруг становится весело. — И представляешь, у меня главная роль.

IV

С первым же аккордом электрогитары иллюминация застывает. Минорный лиловый цвет растягивается по потолку и стенам. Рампа облучает сцену лунным светом, который на драпировке синеет от грусти.

Застонали гитары. Закричала птица.

Внутри у Аллы всё холодеет от волнения, но глаза по-прежнему горят — как же талантлив её сын! Он выпускает птицу, которая кружит над головами зрителей и стонет. В реальность голосом её сына выливается нечто запредельное, божественное. Без спросу по щекам Аллы бегут слёзы, на груди зарёй сияет роза, выбитая шёлком.

«Возмездие», — голосит гитарист, и Аллу пронимает дрожь. И правда, возмездие должно свершиться, она здесь не напрасно. С трудом мать отрывает взгляд от сына и уходит в тень…

Гитары замолкают, но музыка звучит по-прежнему, она разлита в воздухе. Лиловый свет веселеет. Успех громыхает, как артиллерия в День Победы. Кажется, гости забыли о юбиляре. Аплодируя, они сгущаются у сцены. Места за столом пустеют. Бледнеет и сжимает несжимаемые губы супруга виновника сегодняшнего торжества.

— Зачем ты пригласил их петь?! — верещит она у мужа над головой. — Здесь не оперный театр! Музыка должна быть лёгкой. И что? — Её подправленный скальпелем нос словно заостряется. — Что мне делать с этим быдлом? — Она кивает в сторону ликующих у сцены гостей.