Валерия

Дальше дорога вьётся и вьётся, от поворотов кружится голова. Алла закрывает глаза и представляет его лицо. Какой он? Узнает ли она этого негодяя спустя два десятка лет? Надо поймать его взгляд, резкий, будто наведённый кистью Photoshop, — вот и главное доказательство.

Когда Алла открывает глаза и образ негодяя развеивается, дорога выпрямляется в шоссе и мчится в самую глубину страшного леса. Ели отступают и отступают, опуская хищные лапы, и наконец склоняются пред деревянным теремом, обнесённым кованым забором и колючей проволокой, над которой возвышаются два или три этажа.

Первое, что слышит Алла, когда тормозит джип, — остервенелый лай собак, от которого волосы встают дыбом у всех пассажиров. Многоголосый лай сотрясает воздух, а вековые ели роняют от страха иголки и шишки. На воротах зажигаются огромные фонари, а из-под земли вырастают охранники баскетбольного роста в камуфляже. У каждого на груди автомат, на поясе кобура. Сосчитать солдат невозможно: они не прохаживаются по территории, а бегают повсюду и замирают в контрольных точках. У Аллы холодеют руки — любой может выпустить очередь из автомата. Но водитель сохраняет спокойствие, у него даже лысина не вспотела.

Алла переводит дух, когда ворота отворяют и один из близнецов в камуфляже жестами указывает место парковки. На обрывистом языке, напоминающем русский, он докладывает по рации «Чёрному ворону» — Алла ни слова не понимает, её сын тоже.

Когда её замшевые сапожки касаются земли, к лысому водителю подскакивает охранник без автомата, но с кобурой на поясе. Он пожимает лысому руку и убегает ко второму джипу. Алла смотрит на него и содрогается. Лицо у охранника угрюмое, изуродованное шрамом, пересекающим левую щёку от глаза до подбородка. Ей кажется, что этот человек никогда не чувствовал себя счастливым и если даже улыбается, то улыбка задыхается в его седых усах.

Ни с кем из артистов человек со шрамом не здоровается, только главе бэнда пожимает руку и что-то шепчет.

— Вот пансионат, — бросает на ходу Лев своим подопечным и, с трудом переставляя ноги, тянется к багажнику.

— Приехали, — улыбается главная женщина бэнда и треплет своего львёнка по щеке.

— Не пансионат, а военный лагерь, — замечает Алла, расправляя спину.

— Гримёрные в подвале. Очень крутые. И ресторан шикарный, — отвечает главная женщина и, зевнув, зовёт артистов за собой.

Твёрдость её голоса и спокойствие во взгляде убеждают Аллу — странный терем и правда пансионат, только немного военизированный.

 

II

Многоуровневая иллюминация не даёт Алле сосредоточиться: то брызги звёзд, то огни фейерверка. Она сжимает руками бокал с жидкостью, которая часа два назад была шампанским, и глаз не сводит с гостей. Перерыв в представлении, — артисты оставили лиры на сцене, задрапированной синим бархатом, и наслаждаются едой за столиком, сервированным специально для них у подножья сцены.

Алле удалось пересесть лицом к гостям и спиной к сцене, теперь весь зал у неё как на ладони, она не ест и не пьёт, просто сжимает бокал. Первую часть концерта Алла сидела спиной к залу, но ей удалось раза четыре повернуться и выдернуть из толпы несколько лиц, но каждое из них было не его.

Его лицо замаячило около мордочки, кричащей о желании выглядеть на тридцать, со вздутыми губами, обрамлённой залакированными буклями. Эту мордочку носит его новая жена. От сердца к горлу льётся горечь — какой же он негодяй! Готовое к бою слово подкатывает к последней преграде — её стиснутым зубам.

Алла набирает воздуху и готова уже выстрелить тем самым словом по негодяю, но тот уже обнимается с коротышкой в сером кривом пиджаке. За следующий незаметный поворот к гостям она выудила второе лицо: милое и грустноватое лицо брюнетки, которая прячет глаза, и слово, свинцом оцарапав гланды своей хозяйке, откатилось назад. А негодяй уже хлопает по спине нового своего подхалима. А как же! У таких бугров друзей нет, и Алла скользит взглядом только по его плечу.

— Когда ты исполнишь «Птицу»? — спрашивает она сына, наклоняясь к самому его уху.

— Тебе правда понравилось?

— Лучшего я не видела и не слышала, — улыбается Алла.

Иллюминация бьёт по столику артистов, а ведущий, размахивая микрофоном, приближается к Алле. Он вопит и дёргается в экстазе, словно только что выкурил весь кальян на балконе. Из потока стандартных фраз Алла не понимает ни одной. Она слепнет и жмурится. В это же мгновение чей-то взгляд из зала пронзает её с такой силой, что сводит позвоночник. Свинцовое слово катится ниже и ниже, а к горлу подступает тошнота. Алла мчится на улицу, а вслед ей доносится: «Ма-ам, а «Птица»?»

 

III

Алла бросает под язык валидол и оглядывается: она стоит на террасе, под крышей. К стене терема жмутся кресла из ротанга, перила, пропитанные влагой, источают запах сырости. Сгорбив плечи, она делает шаг в сторону почерневшего леса.

— Ты ведь по мою душу, — без церемоний окликает её голос.

В груди Аллы холодеет. Она опускает голову и выдавливает из себя: