Валерия

Сердечные капли Николай Николаевич всегда запивал студёной водой, такой холодной, что рука, сжимающая стакан, леденела от стекла, — так быстрее остывают волнения и умолкает совесть.

Приём лекарства стал ритуалом: Катерина Аркадьевна отсчитывала разноцветные пилюли, выломанные из веера блистеров, целовала мужа в лоб, а он из её рук глотал порцию эликсира их счастливой жизни. Она секундомером измеряла пульс, но результат так и не записывала в блокнот. Не успевала. Любимый пациент впивался поцелуями в её руку и сам ловил губами на её запястье пульс, нарастающий до лихорадки…

Но за день до ухода он не позволил жене приближаться к себе и от лекарств отказался. Всю ночь пил чай и курил. Катерина Аркадьевна не решалась спросить у него что-нибудь по существу и строила планы о том, как завтра же увезти его в город и показать врачу, как уговорить, как задобрить… Опоздала. Стоило ей на рассвете задремать — он ушёл. Тихо. Сидя в кресле у письменного стола, на самом краю которого стоял портрет дочери. Доня рядом, улыбается. Он прощался. Как всегда, разговаривал с ней.

Отец и дочь гуляли только вдвоём, объедались мороженым, говорили о чёрных дырах, о ядерном взрыве, о Шаляпине. У них не было тайн. Маленькая дочь немолодого отца доносила ему сплетни, подслушанные в разговорах мамы и маминых подруг: про гадкую свекровь, про любовника соседки, про шалости маминой двоюродной сестры. Отец выслушивал, часто повторяя: «Да?» — но в объяснения пускался, только если видел непроходимую дремучесть, как в истории о колдовстве на смерть, которую с придыханием и паузами поведала ему семилетняя Лера.

Супругу в невежестве он не упрекнул, но напряжённо посмотрел на неё и попросил меньше языком чесать и больше читать. Катерина Аркадьевна не поняла, откуда ветер, а целуя светлые глаза своей детки, так и не увидела, какие тайны хранит их глубина.

Лишь одно мгновение на лице нынешней Леры сиял свет детства. И тут же воспоминания взбунтовались, и сердце её кольнули воспоминания о самом страшном дне. В тот самый страшный день ушёл папа. Тогда Лера тоже не дозвонилась своему мучителю и разбила трубку телефона. Квартира показалась ей пустой и чужой. В тот день ей стало вдруг понятно — семьи больше нет.

Лера не верила, Алла рыдала. Они примчались быстрее света. Костя, обнимаясь с Катериной Аркадьевной, соображал. Мужчины Леры заблудились в личной жизни, поэтому на его единственные мужские плечи легла организация похорон. Вдова же то рыдала вместе с Аллой, то твердила дочери: «Он меня не простил».

 

VII

Минувшим вечером предчувствие беды царапнуло по самому сердцу очаровательной выпускницы столичного университета радиоэлектроники и информатики. Наутро это предчувствие уже ныло в её груди, а на паре по экономике — стальными когтями полосовало душу: где же отец? Время ожидания истекло минувшей ночью. Снежана Янович, так звали взволнованную выпускницу, напряжённо пялится на доску, изображая интерес к загогулинам, которые вторую пару подряд рисует молодой преподаватель, попискивая каждые пять минут: «Это вам понадобится на защите» или «Я задам дополнительный вопрос».

Казалось, залитая солнцем аудитория терпит напрасные муки. Выпускники университета радиоэлектроники и информатики забили на консультации и пары и ведут образ жизни свободных людей: работают или тусят в своё удовольствие. И продлится этот праздник жизни до самой защиты дипломного проекта. Не повезло только выпускникам потока системных программистов, где учится Снежана. В руководители экономической части диплома им достался новоиспечённый препод с польским образованием и опытом руководящей работы в итальянской компании — щуплый молодой человек с ошпаренным ёжиком волос на голове. В чине зама председателя его включили в экзаменационную комиссию. Преподавателю с польским образованием новая должность казалась настолько важной и государственной, что он раздул скромную экономическую часть дипломного проекта до основной и обязал своих выпускников сдавать какой-то допуск по экономике. Этот допуск он возвёл до уровня госэкзамена, увеличив число обязательных консультаций до двух пар ежедневно, кроме субботы.

Страдающие выпускники каждый день обсуждали своё унизительное положение, особенно в последние два дня, когда майское солнце из дремлющего светильника превратилось в огнедышащее светило, но, как избавиться от ярма, так и не решили, просто ещё больше возненавидели экономическую науку. Снежана не исключение. Из последних сил она переписывает с доски формулы в тетрадь и вдруг ловит шёпот, который доносится из-за спины.

— Да была я в деканате, была! Чего пристал? Сегодня опять ходила. Про нашего поляка всё изложила, самому Михал Палычу. Всё показала. Бесполезно, понял? — возмущается голос её подруги и старосты.

— Дашк, правда? А чё, он не въехал? — спрашивает голос одногруппника, у которого заложен нос.

— Это ты не въезжаешь. Поляк ничего такого не нарушил, я тебе говорила уже, всем говорила.

— Жесть. Михал Палыч не видит, что наш препод идиот в натуре?

— Да видит, — шипит Дашка.

— И чё?

— Чё, чё… Ржёт, чё. Говорит, у них на этой кафедре все идиоты.

Снежана хочет улыбнуться, но на парте перед самым её носом мобильник начинает жужжать и дрожать, как бензопила.